Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Пусть каждый выбирает свою смерть. Иного пути нет. Итак, погибнем в борьбе. Так легче, нежели под пытками.

— Оставишь ли ты мечу хоть искорку надежды?

— На что?

— Надежду маленькую, как зеницу ока, надежду тонкую, как волосок, надежду — на триумф.

— Надежду на разгром.

— Масада?

— Пусть враг дорого заплатит, мы свои жизни даром не отдадим. Возможно, кто-то спасется, может, один, как в Содоме. Ежели никто не уцелеет, останется память о смельчаках.

— Твои слова, брат Эли, задели меня за живое, — промолвил Фернандо де Баена. — Но ты не знаешь людей. Никто не хочет умирать, тем более за других. Надежда жизни не покидает человека до последнего вздоха. Может, именно обо мне забудет ангел смерти? Зачем же тогда лезть ему в объятия?

— Значит, на тебя, дон Фернандо, я рассчитывать не могу? — спросил Эли.

Фернандо густо покраснел и движением головы откинул волосы со лба.

— Я за него скажу, — Алонсо резким движением оттолкнул Фернандо. — Есть люди, которые хотят жить любой ценой. Неужели ты, Эли, можешь их за это осудить?

— А ты, Алонсо, неужели можешь их за это ценить?

— Жизнь!.. Жизнь!.. Пойми, молодой человек! Что в сравнении с ней презрение или честь?! А ежели кто-то искренне уверовал во Христа?

— Алонсо! — вспылил Эли.

— И это говоришь ты, Алонсо? — выкрикнул Гонсало де Пира. — Не ты ли рассказывал нам о величии и бессмертии нашего народа, которые зиждятся на смерти тысяч жертв во имя Божье? Я слушаю твой спор с братом Эли, и во мне зарождается любовь к пришельцу из Нарбонны. Брат Эли, можешь рассчитывать и на меня.

— Ты забыл об Эльвире, — шепнул Фернандо.

Гонсало покачал головой, но ничего не ответил.

Алонсо сел сгорбившись. С нахмуренными кустистыми бровями он был похож на хищную птицу. Он скользнул маленькими глазками по стенам, и взгляд его остановился на Эли. Алонсо вновь напомнил ему отца.

— Итак, вместе с тобою, брат Эли, нас трое, — Алонсо потер бритое, без усов и бороды, лицо. — Достаточно?

— Трое из четырех — этого достаточно, — улыбнулся Эли.

— Знаешь ли ты, что это значит, Гонсало? — спросил уже спокойным голосом Алонсо.

— Знаю.

— Готов ли ты погибнуть под пытками?

— Да.

— Готов ли ты поклясться на Торе?

— Готов.

Алонсо резко встал.

— Спустимся в молельню.

Они подошли к стене, где стояли ткацкие станки.

— Помогите мне, — попросил Алонсо.

Они отодвинули ткани, сваленные в кучу. За ними оказалась маленькая дверь. Алонсо отворил ее — показалась темная лестница, ведущая вниз. Повеяло затхлым.

По лестнице спустились втроем — Фернандо де Баена остался наверху.

В глубине помещения мерцал огонь масляной лампадки. Они пригнули головы, дабы не удариться о кирпичный свод. Эли почувствовал под ногами твердую, утрамбованную землю.

На стенах поблескивала влага. С улицы сюда проникал глухой перезвон колоколов.

В нише между двумя колоннами, поддерживающими деревянный навес, висел серый шелковый занавес с вышитым Щитом Давида в короне и двумя львами.

Алонсо раздвинул занавес и из деревянного окованного медью ящика вытащил небольшие родалы. Были они без покрова и выглядели, словно обнаженный пергаментный свиток. Алонсо положил Тору на яшмовый столик. Накинул шерстяную молитвенную шаль. Склонил голову.

— Итак, я спрашиваю вас, — голос Алонсо, словно узник, бился о стены подвала, — тебя, Эли ибн Гайат, и тебя, Гонсало де Пира: известно ли вам, что каждый из нас, кто прикоснется к знаку неизъяснимого имени ЯХВЕ, дает обет духам умерших отцов, которые и будут охранять нашу клятву. Да будет благословенна их вечная память! Если кто-то из нас окажется клятвопреступником, проклятие будет преследовать его даже в третьем и четвертом поколении. И станет крещение смертным грехом, и не будет он отпущен тебе, Гонсало де Пира, и иным нововерцам. Возмездие будет преследовать клятвопреступника до тех пор, пока не высохнут кости его в пустыне, как сказал Моисей. Гнев Божий будет дышать огнем, который сожжет нас и выжжет землю под нашими стопами до самого дна преисподней, перемелет горы до их основания, ежели искать будет там прибежища, нашлет на нас мор, натравит на нас злого духа голода и злого духа лихорадки, рассеет зубы изверга, вино превратит в отраву, а хлеб — в яд змеи подколодной. И скажем: аминь.

— Аминь, — прозвучало под стропом.

— Итак, прикоснемся к знаку ЯХВЕ и скажем: клянусь…

Наверху открылась дверь, и по лестнице, раскинув руки, сбежала донья Хуана.

— Аутодафе! Мигуэль в санбенито! [73] Санбенито — наплечник из желтой бумажной ткани с красными андреевскими крестами на груди и спине. — Хуана потеряла сознание.

Хуану перенесли в ткацкий цех, а когда она пришла в чувство, Алонсо велел ей вместе с Мануэллой укрыться в еврейском баррио.

— Эли, возьми их с собой к раввину дону Бальтазару, а точнее, к дону Энрике, — сказал Алонсо. — Он позаботится о тебе и о ребенке, — обратился он к сестре, которая невидящим взглядом уставилась прямо перед собой.

— А ты, брат? — спросил Эли. — Разве ты не пойдешь с нами?

— Я останусь здесь. Если за мной придут — живым не дамся…

В ткацкой повисло молчание.

— Фернандо де Баена исчез, — забеспокоился Алонсо. — Гонсало, возвращайся домой. Пусть каждый сам ищет спасения. Ты, Эли, приходи ко мне тайно по ночам, пока это будет возможно. Условный знак: четыре тихих удара в дверь или в окно.

— Я тоже буду приходить, — сказал Гонсало. — Обо мне ты забыл?

Алонсо подошел к сестре.

— Я никого не виню, но те, кого теперь в санбенито ведут на костер, могли не выдержать адских пыток и выдать даже близких.

— Нет! — крикнула Хуана, будто проснувшись ото сна. — Нет, Мигуэль этого не сделал!

— Хуана, я надеюсь, что Мигуэль остался верным, и прежде всего себе. Но таких до сих пор было немного. Нельзя осуждать никого, пока не побываешь в этой шкуре.

— Нет! Нет! — повторяла Хуана.

— Мой друг! Кто может быть уверен даже в самом себе?

— О Боже! За что Ты нас наказываешь? — Хуана вознесла руки к небу. — Боже! Наш еврейский Боже! Оставь нас в покое! Почему ты не позволяешь отойти от себя? Мы бежим от Тебя, а Ты нас повсюду настигаешь. Будь проклят Ты так же, как проклял свой народ!

— Не кощунствуй! — сказал Алонсо.

Хуана поднялась со стула.

— Это ты во всем виноват! Из-за тебя мы бежали из дому. Из-за тебя, безумец! Ты всегда был безрассуден!

— Успокойся, — Алонсо хотел прижать к себе сестру, но Хуана оттолкнула его.

— Уйди! — закричала она. — Не прикасайся ко мне!

В комнату с плачем вбежала маленькая девочка в зеленой шапочке. За ней шла служанка, держа в руках детский кафтанчик.