Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

Сначала он остановился, но потом подошел к ней ближе.

— Каталина? — шепотом спросил он.

— Ваша милость…

— Что ты здесь делаешь? Ждешь меня?

— Я пришла… — Каталина замолчала.

— Ну, говори же, говори. Зачем?

— Предостеречь вашу милость.

— От кого?

— От доньи Марианны.

— Каталина…

— Да, ваша милость.

— Каталина, войди.

— Нет, я здесь все скажу.

— Войди!

Она послушалась.

Через открытое окно на каменный пол падал сноп лунного света.

— Почему ты не пришла на хозяйственный двор?

Она ничего не ответила.

— Каталина, садись.

Она не села. Опустив плечи, так и осталась стоять возле двери.

— Я ждал тебя во дворе.

— Я не могла. Донья Марианна была на галерее.

— Иначе бы не пришла? — Эли подошел к ней ближе.

Каталина сделала шаг назад, прижавшись спиной к двери.

Эли отступил.

— Кто тебе сказал о Марианне?

— Никто.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Знаю.

— А что ты знаешь? И почему приходишь с этим ко мне?

— Потому что это касается вашей милости.

— Говори все, что знаешь.

— Донья Марианна изменяет своему мужу, дону Энрике, с христианином, сыном садовника.

— Ах, вот как! А знаешь ли ты, что означает такое обвинение?

— Догадываюсь.

— Суд раввината может приговорить ее к смертной казни через избиение камнями.

— Это страшно! Всюду смерть…

— Ты хотела меня предостеречь. От чего?

— Донья Марианна — доносчица. Она донесла, будто ваша милость уговаривает людей убить инквизитора.

Эли подскочил к ней и схватил за руки.

— Откуда ты это знаешь? Кто тебе сказал?

— Никто.

— Тогда зачем ты меня предостерегаешь?

— Чтобы ваша милость знали.

— Не выйдешь отсюда, пока не скажешь.

— Если ваша милость отсюда не уедет, вас убьют.

— Кто тебе это сказал, говори!

— Никто.

— Это ложь!

— Нет, не ложь.

— Тогда скажи.

— Не скажу. Это было бы изменой.

— А то, что меня предостерегаешь, это не измена?

— Нет.

Эли разжал руки.

Каталина бесшумно вышла. Он бросился за ней, но дверь захлопнулась перед самым носом.

Хаиме пригласил его к ужину.

Эли поднялся с постели: голова болела и была тяжелой, будто с похмелья.

Он погрузил лицо в таз с холодной водой, вытерся полотенцем, застегнул на груди черную тунику, надел широкополую шляпу и сбежал по лестнице в трапезную.

Во всех трех канделябрах горели свечи. Хрустальные сосульки дрожали от легкого дуновения ветерка. За столом сидели мужчины, а на возвышении возле доньи Клары собрались женщины. Перед каждым лежал подарок на праздник Пурим. Эли получил ларчик из сандалового дерева, наполненный жареным миндалем в сахаре.

Ждали палермского раввина Шемюэля Провенцало и нового гостя, гранадского раввина Юсуфа ибн-аль-Балиджу.

Обоих ввел в трапезную раввин дон Бальтазар.

Гранадский раввин оказался молодым, высоким и стройным. Светлое лицо его окаймляла густая черная борода. На раввине была желтая чалма и бледно-голубой бурнус с широкими рукавами. Его приветствовали громкими возгласами:

— Мир тебе, будь благословен, пришелец!

— И вам того же, — отвечал гранадский раввин, высоко поднимая руку.

Раввин дон Бальтазар повернулся к раввину Шемюэлю Провенцало, сидящему по его правую руку, что-то ему шепнул, но палермский раввин покачал головой. Потом раввин дон Бальтазар пошептался с гранадским раввином, сидящим по его левую руку, но тот тоже покачал головой.

Тогда раввин дон Бальтазар встал и прочел краткую молитву, а потом разрезал лежащий перед ним пирог, испеченный на праздник Пурим.

Началось пиршество. Секретарь раввина, Йекутьель, принес блюдо с горохом. Хаиме поставил перед каждым гостем кувшин с пивом.

Эли сидел между доном Энрике и лейб-медиком турецкого султана Иаковом Иссерлейном.

Лейб-медик наклонился к Эли.

— Вам повезло, вы были верным кандидатом на костер. Извините меня, но вы поступили, как ребенок.

— Как ребенок? — отозвался дон Энрике. — Я бы так не сказал. Скорее, как сумасшедший. И добавил бы: давайте уважать сумасшедших. Это они творят историю, не правда ли, дон Эли?

— Об истории я не думал, — ответил Эли.

— Может, мы встретимся после ужина? — шепотом спросил дон Энрике.

— Охотно, а где?

— У меня дома.

— А донья Марианна тоже будет?

— Моя жена вам только обрадуется.

Секретарь Йекутьель внес мясо, а потом орехи и торты, разлил по серебряным кубкам вино.

В перерывах между кушаньями донья Клара читала стихи собственного сочинения о царице Эсфири, о чудесном спасении Мордехея и евреев. Изабелла аккомпанировала ей на гитаре.

— Пленительность Иегуды Галеви и глубина ибн Габироля! — громко похвалил Йекутьель.

— О! — воскликнул Даниил.

— Да-да, — закивал гранадский раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа и, повернувшись в сторону возвышения, захлопал в ладоши.

Раввин дон Бальтазар улыбнулся.

Изабелла, склонившись над инструментом, бросала на Альваро жгучие взгляды. Юношу заливала волна счастья, он то бледнел, то краснел, посылая девушке едва заметную улыбку.

Марианна в темно-вишневом облегающем фигуру платье сидела, опустив глаза и локтем опершись на подушку. Казалось, она вслушивается в поэзию матери. Рядом с ней жена Даниила Беатрис выглядела скромно, и хотя на ней было широкое платье, видно было, что она беременна.

Раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа завел песнь. Слова и мелодия были арабские, поэтому ему никто не подпевал. Гранадский раввин пел, как муэдзин, и его слушали с улыбками. После нескольких тактов ему пытался вторить Даниил, но донья Клара дала ему понять, чтобы он не мешал. Потом попробовал и дон Энрике, но пустил такого петуха, что все рассмеялись, и он замолк.

Когда гранадский раввин закончил, маленькая Ана, вытянув вперед ручки, стала декламировать стихотворение. Оно, по всей видимости, было написано бабушкой, так как донья Клара шевелила губами и в трудных местах приходила внучке на помощь. Речь в нем шла о повешенном Амане и о том, что Пурим — самый веселый день в году. Оно оканчивалось просьбой, чтобы Бог дал евреям второй такой праздник, когда старикам можно выпить чарочку-другую, а молодых одаривают подарками.

Все громко похвалили маленькую Ану.

— Очень мило, очень мило, — повторял гранадский раввин.

Даниил хотел налить еще вина, но раввин Шемюэль Провенцало неожиданно резким движением отодвинул кубок, и вино разлилось на белую скатерть.

Пиршество кончилось. Прочли благословения за пищу и напитки Тому, кто «хлеб извлекает из земли», и благодаря которому «все произошло по слову Его».

Все поднялись из-за стола, только женщины еще допивали вино. Донья Клара взяла за руку маленькую Ану и начала танцевать, напевая: