Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

Донья Клара остановилась.

— А где Изабелла? — спросила она и обвела взглядом трапезную. Альваро тоже не было — оба исчезли.

Донья Клара наклонилась к Марианне и что-то шепнула ей на ухо. Марианна пожала плечами, махнула рукой.

Донья Клара нахмурилась и, сойдя с возвышения, подошла к Эли.

— Сын мой, позволь пригласить тебя, — она улыбнулась, хотя глаза ее были тревожны.

Они пришли в большую комнату, устланную коврами. Из стоящего в углу брасеро [98] Брасеро — (исп.) жаровня. доносилось благоухание жареных оливковых косточек. Из-за ширмы виднелся навес темно-голубого балдахина. Они уселись на подушках, разостланных на полу. Приятная теплота разлилась по телу Эли.

— Ты догадываешься, о чем я хочу с тобой поговорить?

— О том, что произошло на площади Огня, — сказал Эли.

— Об этом, пожалуй, в следующий раз, — донья Клара придвинула еще одну подушку. — А сейчас совсем о другом. Я уже давно хотела это сделать, но за тобой не поспеешь, ты мчишься по свету, словно олень. Приближается конфирмация, и мне бы хотелось к этому празднику добавить еще один. Догадываешься, какой? Мы должны спешить и праздновать, пока еще можно. Не скрою, письмо твоего отца, Захарии ибн Гайата, обрадовало меня. Не скрою и того, что ты мне пришелся по душе с первой минуты. Я нахожу в тебе массу достоинств. Ты потомок благородных поэтов. Возможно, чуть-чуть сумасброден. Признаю, что для мужа и главы семьи — это недостаток, но в тебе столько достоинств, что все уравновешивается. К тому же, после женитьбы сумасбродство проходит. Человек, в конце концов, сбрасывает с себя пестрые покровы молодости и надевает будничную одежду. Может, сейчас такая мысль тебе и не по вкусу, но через это мы все проходим. Заручившись намерениями твоего родителя, я спрашиваю тебя, хочешь ли ты стать моим зятем? Хочешь ли войти в дом раввина дона Бальтазара Диаса де Тудела, потомка славных и великих ученых? Ах да, — она сменила тон, — понимаю, я забыла о самом главном. Нравится ли тебе моя внучка Изабелла, дочь моей Марианны и дона Энрике? Хочешь ли ты взять ее в жены? Подумай, какую радость доставишь ты своему отцу, когда из далекого странствия привезешь ему невестку. Так вот, праздник конфирмации мне бы хотелось совместить с праздником твоей помолвки с Изабеллой. Ну, что, согласен? Я спрашиваю, ибо не уверена в твоем ответе.

Эли смотрел на донью Клару и молчал.

— Составим договор, — продолжала донья Клара, — обсудим условия вместе с отцом невесты доном Энрике. С раввином доном Бальтазаром я уже обговорила, что мы даем внучке в приданое. Это, разумеется, сверх того, что Изабелла получит от родителей.

— Донья Клара, — начал Эли, — я… я… не собираюсь жениться.

— На Изабелле, внучке раввина дона Бальтазара Диаса де Тудела?

— Изабелла — очень красивая девушка, да и дом раввина дона Бальтазара знатный, но… — Эли развел руками.

— Противишься воле отца? Знаешь, что он написал в письме?

— Я узнал об этом только у вас. Весьма сожалею, что отец не поговорил со мной на эту тему.

— Разве это возможно?

— Увы, это правда. Весьма сожалею. Чуть было не произошло недоразумение.

— Не хочешь жениться на Изабелле? Почему?

— Она любит другого. А я сказал Альваро де Чикателья, что не отниму у него девушку.

— Альваро? — Донья Клара сложила руки на коленях. — Жаль, что я об этом ничего не знала. Очень жаль, — донья Клара поднялась. — С Альваро я еще поговорю.

Три раввина — дон Бальтазар, Шемюэль Провенцало и Юсуф ибн-аль-Балиджа, неторопливо прохаживались по трапезной.

За ними следовали дон Энрике, Иаков Иссерлейн и Даниил.

Иссерлейн вышел из второго ряда и поравнялся с раввинами.

— Каким образом, рабби, вам удалось выбраться из осажденной Гранады? — обратился он к раввину Юсуфу ибн-аль-Балидже. — Насколько мне известно, войско короля Фердинанда и королевы Изабеллы обступило город тесным кольцом. Твердыня мавров того и гляди скоро падет.

— Благодаря гранду Аврааму Сеньору, вашему дяде, — гранадский раввин улыбнулся дону Энрике. — Его имя распахивает любые врата. Это ответ на первый вопрос. А вот вам ответ на второй: война продолжается и продлится еще долго. Сторонники Магомета — народ воинственный. Хроникерам будет о чем писать еще лет десять. Я сказал это гранду Аврааму Сеньору и дал ему понять, что королевские войска поступили бы правильно, если бы отказались от боев и отступили от стен Гранады. На это ваш еврейский вельможа, советник государыни Изабеллы, ответил: «Твердыни имеют обыкновение сдаваться — таково их предназначение». Мысль сама по себе сверкает, как бриллиант, но я не нашел ее ни в Библии, ни в Коране, ни в другой книге. Есть предназначение и есть вера. Вера возводит твердыни, а предназначение… — раввин Юсуф выдержал паузу и добавил: — Известно одному лишь Аллаху, что есть предназначение.

— Сомневаюсь, чтобы гранд Авраам Сеньор именно это имел в виду, — сказал дон Энрике.

— Слава Богу, что ты это сказал, дон Энрике, — раввин Шемюэль Провенцало остановился. — Нам хватает огорчений из-за нашего Моисея, и огорчаться еще из-за Магомета — это уж слишком, — палермский раввин выбросил вперед худые руки. — Слишком!

— Я могу оценить гнев, когда он справедлив, рабби Шемюэль, — сказал раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа. — Но когда в Толедо и других городах убивали иудеев, изгнанники, наши собратья, нашли приют в мусульманской Гранаде.

— Ни твоего меда, ни твоего яда! — вспылил Шемюэль Провенцало. — Что по-латыни значит: «Timeo Danaos et dona ferentes» [99] Timeo Danaos et dona ferentes — Бойтесь данайцев, даже дары приносящих. .

— Простите меня, рабби, но то же, что минуту назад мы услышали из уст гранадского раввина, я могу сказать и о Турции, — вмешался лейб-медик Иаков Иссерлейн. — И в Турции евреи нашли прибежище и мир. Разве это плохо?

— Хорошо!.. Хорошо!.. — старый палермский раввин замахал руками. — Мы ни о чем так не мечтаем, как о мире. Но турки и мавры могут дать его всем народам, только не евреям. Маймонид писал по-арабски, а не по-турецки. Много наших ученых владело языком Корана лучше, чем языком Библии. Даже наш величайший поэт Иегуда Галеви написал свое философское произведение «Аль Кузари» [100] «Аль Кузари» — «Книга доказательства и довода в защиту веры униженной». Перевел на еврейский Иегуда ибн Тиббон, который дал ей название «Книга хазара». по-арабски. Но когда евреи начинают свои послания со слов похвалы Аллаху: «Бистиллахир Рахман…» — это пострашнее костра.

— Разве может быть унижением то, что из арабского «Сада премудрости» вырос кедр еврейской философии, а из арабского «Жемчужного ожерелья» — нанизывалось ожерелье еврейской поэзии? Это союз сладкой арабской розы с суровым духом Иудеи, — сказал гранадский — раввин Юсуф.