Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Славное имя… Бог милостив.

— Да не особенно, — отмахнулась донья Клара, — не особенно… Тебя, наверное, интересует, зачем я пригласила тебя, сын мой? А сам не догадываешься?

— О, столько причин…

Донья Клара положила руку на его голову, будто хотела благословить.

— От тебя, сын мой, ничего не утаю…

Эли низко поклонился.

— Может, мне и не следовало бы этого делать… — Она показала рукой в сторону ширмы. — Там, на столике, лежит Библия, будь добр, принеси ее.

Эли подал Библию донье Кларе.

— Ничего от тебя не утаю, — повторила донья Клара, — хоть, может, и не следовало бы этого делать. Но хуже всего оказывать человеку половину доверия, ибо из другой, темной его половины когда-нибудь вырастет ненависть. — Донья Клара прикрыла усталые глаза. — Рушится мой дом. У раввина дона Бальтазара слабые плечи, да и я не кремень. Вот и надеюсь найти у тебя поддержку.

— Прошу рассчитывать на меня. Я сделаю все, что в моих силах.

— Итак, в чем же дело? А вот в чем, — донья Клара положила ладонь на большую книгу в телячьем переплете. — Был тут глава нашей альджамы дон Шломо Абу Дархам. Вчера он разговаривал с инквизитором… Не требуй от меня пересказа их разговора, не хочу такое пережить еще раз… Инквизитор — чтоб исчезло из памяти людей трефное имя его, чтоб сегодня ночью пришла к нему смерть — он знает, где бросить несколько искр, — донья Клара вынула из рукава платочек и начала обмахиваться, вытерев капли пота на верхней губе.

— Может, дать лекарство, донья Клара?

— Благодарю тебя, не нужно. Я себя хорошо чувствую… На чем я остановилась? — она открыла Библию на странице, заложенной узкой полоской тисненой козловой кожи. На желтом пергаменте чернела большая колонка знаков. На полях пестрели разноцветные цветочки. Донья Клара начала читать: — «И скажут старейшины города своего: „сей сын ваш буен и непокорен, не слушает слов наших, мот и пьяница“; тогда все жители города его пусть побьют его камнями до смерти; и так истреби зло из среды себя…» [125] «И скажут старейшины города своего…» — Второзаконие, 21, 20–21. — Донья Клара глубоко вздохнула. — Этот не мот, не пьяница, но, как сказано в другом месте: «Не будешь ходить наветником среди народа своего…» Наветник, или клеветник, правда? Клевета для людей то же, что кощунство для Бога, — донья Клара закрыла Библию и передала ее Эли, чтобы тот отнес ее за ширму.

— Эли, — сказала донья Клара, когда он вернулся. — Ты хочешь мне помочь?

— Изо всех сил.

— И ты готов сделать для меня все?

— Что только в человеческих силах.

— Ты веришь в чистоту раввина?

— Верю.

— Не должно повториться еще раз то, что случилось рано утром в синагоге. Для этого я тебя и пригласила. Давай подумаем вместе.

— Мне ничего не приходит в голову.

— Тогда послушай, что я тебе скажу.

— Слушаю, донья Клара.

— Ты понял выдержку из Библии?

— Понял, донья Клара.

— Значит, ты согласен, что его следует забросать каменьями?

— Согласен.

— Тогда нужно подумать, следует ли позволить ему переступить порог синагоги.

— Я считаю, что мы не можем ему этого запретить.

— Я предполагала, что ты так скажешь и, признаюсь, боялась этого.

— Дов должен присутствовать. Без него ничего не может произойти.

— А зачем что-то должно произойти?

— Не понимаю.

— Он должен исчезнуть.

— Как это?

— Какая разница, сын мой, погибнет ли он от руки всего баррио или от руки одного человека.

Эли встал с кресла.

— Я ничего не понял, донья Клара.

Донья Клара опустила руки.

— А я ничего не говорила.

На внутренней галерее Эли наткнулся на дона Энрике. Дон Энрике пригласил его к себе:

— У меня сейчас никого, кроме Аны, и можно поговорить.

Он налил гостю вина, поставил на стол блюдо с холодным мясом, угостил Ану куриной ножкой. Старый Апион долго попрошайничал, пока не получил косточку, которую тотчас с треском разгрыз.

— Эли, — дон Энрике обратился к нему просто по имени, — меня беспокоит Изабелла.

— И об этом ты хотел со мной поговорить?

— Я понимаю, что есть огорчения похуже, но…

— Ты был сегодня в городе, Энрике?

— Да, но вернулся раньше: мой доминиканец умер. Теперь у меня меньше работы. Я посвящал ему очень много времени.

— Может, ты видел Алонсо? Или знаешь, что с ним происходит?

— Я был у него. Дом пуст, двери заколочены досками. Видимо, скрывается.

— У Гонсало де Пира или Фернандо де Баена?

— Не думаю, они тоже скорее всего скрываются.

— А других новокрещеных ты знаешь? Бываешь у них?

— Да, но не в последнее время. Сейчас опасно, много шпиков. Сегодня я ни у кого не был. Приближается Пасха, надо подумать о маце.

— А ты не считаешь, что было бы лучше, если бы иовохристиане скрывались здесь, в баррио, среди своих?

— Это равносильно смерти, это признание в любви к еврейской вере.

— Все равно никто из них не избежит костра. Рано или поздно погибнут все. Энрике, послушай!

— Слушаю тебя, Эли.

— Завтра… ждать осталось недолго, — Эли улыбнулся. — За это завтра мы заплатим многими днями. Купим его ценой крови.

— Значит, ты отдаешь себе отчет?

— Разумеется, и это более всего меня ужасает.

— Тогда отступи пока не поздно.

Эли молчал.

— Жизнь инквизитора не стоит стольких жертв.

— Жизнь инквизитора не стоит и одной жизни.

— Значит, ты согласен?

— И все-таки я убью его.

— Будет новый инквизитор. Его ты тоже убьешь? Инквизиторов больше, чем таких, как ты. А последний инквизитор не понадобится, ибо не будет ни евреев, ни новообращенных.

— Жертвы всегда найдутся. Они их найдут, докопаются до третьего и четвертого поколения. Энрике, пойми, это не сведение счетов. Когда меня бьют, я плачу той же монетой, не задумываясь, кто сильнее ударил, они или я. А убьют ли они меня, об этом я не хочу думать.

— Так можно рассуждать, если речь идет об одном человеке. Его смерть — это конец только для него самого. Но когда речь идет о целом баррио… нужно думать осторожнее.

— Хочешь поколебать мою веру в правоту?

— Я говорю то, что думаю. Если бы речь шла только о тебе, если бы все кончалось только на тебе…

— Понимаю, дело касается не только меня, это правда. Но баррио по отношению к будущему то же, что я по отношению к баррио: самопожертвование одного человека может спасти честь баррио, самопожертвование баррио может спасти будущее народа.

— Не знаю, что окажется ценным для будущего, но что такое страдания сейчас — знает каждый.

— Я рассчитывал на твою помощь, ты ведь знаешь людей лучше меня. Алонсо сказал, что на тебя можно положиться.

— Как я могу тебе указать других? Надо начинать с себя.

— А что мешает?

— Бессмысленность самопожертвования, и даже его вред.