Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Аллилуйя! Аллилуйя! — запели собравшиеся.

— Аллилуйя! Аллилуйя! — вторили прихожане.

Хор мальчиков закончил пение. Бубны и флейты замолчали.

В тишине раздался голос Даниила.

— Мы просим тебя, наш каплан, — Даниил обратился к слепому Менаше Га-Коэну, — чтобы ты все-таки взошел на возвышение. И пусть благословение стечет на голову вот этого юноши, Хаиме, или Иакова бен Бальтазар Диас м ир Тудела.

У Восточной стены раздался голос. Это был крепкий мужчина с налитым кровью лицом, наполовину скрытым меховым воротником.

— Разве не принято начинать торжество тогда, когда и хозяин дома будет на месте? — он скрестил вытянутые перед собой ноги в сафьяновых сапогах. — Разве глава альджамы и старейшины не заслужили того, чтобы их подождали? Вот поэтому я и спрашиваю: разве не в нашем обычае подождать с началом церемонии до прибытия уважаемого дона Шломо Абу Дархама и уважаемых старейшин?

— Правильно, дон Иона ибн Шешет, — заметил человек средних лет в серой шелковой накидке, наброшенной на облегающий халат в разноцветных узорах. — Я тоже думаю, как дон Иона ибн Шешет. Думаю, надо подождать. Это как на свадьбе: угощение приготовлено, а. самых важных гостей еще нет.

— И я так думаю, — присоединился третий. — Торопиться некуда. Можно подождать. Спешка — это нетерпеливость глупых. Но прошу вас не брать это на свой счет — я никого из присутствующих не имел в виду.

Богато и ярко одетые жители баррио, сидевшие у Восточной стены, закивали головами.

— Ну, так что? Подождем? — спрашивали одни.

— Лучше подождать, — отвечали другие.

Из глубины синагоги отозвался голос:

— А я думаю иначе. — Это был старый золотарь Урий. — Я очень ценю мудрость славных мужей нагидов, которые своим богатством придают блеск нашему баррио. Но ждать? Кого? Главу альджамы? Пожалуйста. Старейшин? Пожалуйста. Но тут дело не в них. Кто же против них? Но ждать инквизитора?! Не затем опустели наши улицы, чтобы приветствовать его в синагоге.

— Урий! — вырвался чей-то голос. — Дай Бог тебе здоровья.

— Верно, Урий, — раздались голоса стоящих при входе и сидящих на лавках по правой и левой сторонам алмемора.

— Неверно, — отвечали те, что сидели у Восточной стены.

Поднялся шум и крик.

— Тише! — Даниил поднял руку, чтобы успокоить собравшихся.

Дон Иона ибн Шешет поднялся из кресла.

— Оскорблять старейшин не годится, — начал он, когда шум утих, — но оскорблять инквизитора — большое несчастье. Если ему суждено быть, так пусть присутствует с самого начала, а не так, чтобы пришел к шапочному разбору.

— Ни в начале, ни в конце! — воскликнул ремесленник из Кордовы. — Неужели не осталось достоинства в Израиле? — он склонил голову перед доном Ионой ибн Шешетом. — Да простит меня потомок одного из самых богатых нагидов в Кордове, но разве приход инквизитора не позор для нее? Разве надлежит его ждать, как дорогого гостя? Я удивляюсь раввину дону Бальтазару, который согласился и не сказал инквизитору о том, что его появление в синагоге — для нас оскорбление… Он приказывает пытать и сжигать на костре наших невинных братьев…

— Нечего ждать! — крикнул мужчина, стоящий на последней ступеньке алмемора.

— Не ждать! — воскликнуло несколько человек.

— Не ждать! — мужчины, сидящие на лавках, выбросили вверх руки.

— Не ждать! — дружно зазвучало в синагоге.

Собравшихся охватило возбуждение. Они поворачивали головы то вправо, то влево, то в сторону алмемора, то в сторону Восточной стены.

В зарешеченном окошке на галерее для женщин показалось лицо доньи Клары и высунулась рука.

Йекутьель быстро сошел с возвышения.

Даниил замахал обеими руками:

— Как верно заметил дон Иона ибн Шешет, нам нельзя оскорблять ни главы альджамы, дона Шломо Абу Дирхама, ни инквизитора. Нам нужно подождать.

Тут встал Менаше Га-Коэн и, высоко подняв голову, искривил губы в улыбке слепых.

— Боитесь оскорбить инквизитора, а оскорбить Бога не боитесь?! Вставай, левит, идем, — и он протянул руку вперед.

Левит Моше бен Элиша гневно затряс головой, но пошел. Менаше Га-Коэн положил руку ему на плечо.

Йекутьель вернулся на возвышение и что-то шепнул Даниилу на ухо.

— Не будем ждать, — сказал Даниил. Он поклонился в сторону дона Ионы ибн Шешета и развел руками.

Дон Иона ибн Шешет тоже развел руками, сверкнув перстнями. Он сел и оперся локтями о подлокотники.

— Так будет лучше, — произнес Даниил. — Дай Бог, чтобы все благополучно кончилось.

Левит шел первым. Толпа расступалась, но тянула руки, пытаясь дотронуться до одежды каплана. Даниил помог ему взойти по ступенькам алмемора на возвышение.

Каплан оперся ладонью о край яшмового стола.

— Подойди сюда, Иаков бен Бальтазар, я благословлю тебя.

Даниил взял Хаиме под руку и подвел его к Менаше Га-Коэну.

Левит положил руки каплана на голову мальчика.

— Благослови тебя Господи, — шептал каплан, — ибо что значит благословение человека, создания из плоти и крови? Расти здоровым и учись, чтобы стать большим человеком в Израиле. Да снизойдет на тебя сегодня, когда ты выходишь из-под крыл отца своего, благословение Моисея с горы Геризим. Приказываю тебе, как приказал Моисей на горе Геризим, соблюдать заповеди Бога нашего и нашей веры всем сердцем своим и душой. В Агаде сказано, что ребенок рождается с плохими наклонностями. Как грудной ребенок сосет молоко матери, так и подрастающий мальчик заимствует у отца своего, будто полмараведи на сладости, наивысшую пищу для человеческого существа — нашу душу. Это есть долг, который мальчик берет взаймы, долг богобоязни и добродетелей, без которых даже дитя не могло бы существовать ни минуты. Что же касается грехов, их Великий Счетовод заносит в книгу родителя, на его родительский счет. Поэтому велико твое, рабби Бальтазар, облегчение. Пусть теперь Иаков, или Хаиме, живет своим умом. Пусть вновь рожденные добрые наклонности борются со вновь рожденными наклонностями ко греху, живущими вперемешку с приметами стыда на дне живота под брюшною преградой, где сосредоточена самая грубая телесность. Пусть теперь Хаиме отдаст взятую в долг богобоязнь и добродетели и сам несет ответственность за свои прегрешения. Но это была бы невыносимая тяжесть для еще неокрепшего стебелька. Поэтому на помощь спешит конфирмация. Хотя, как сказал рабби Хия и даже сам Маймонид: и ребенок моложе тринадцати лет может нести наказание за отца, ибо он — его собственность. И вот таким образом перерезается веревка, но которой грехи, словно малые муравьи, могут переходить то на одну, то на другую сторону. Теперь у отца и сына собственные книги добродетелей и грехов. Когда пришло время родиться Аврааму, халдейские волхвы предупредили владыку города Ур: дескать, грядет на свет покоритель языческой веры, который разобьет глиняные идолы своего отца Тераха, торгующего божками, будет распространять веру в единого Бога. И тот решил убить Авраама. Осуществи он свое решение, нашего народа не существовало бы. Но Бог надоумил мать Авраама, дабы она спрятала его в пещере на тринадцать лет. И был это, таким образом, как бы первый знак конфирмации. Иаков и Исав ходили вместе в школу тринадцать лет. Потом Иаков учился в йешиботе, а Исав бежал в языческий храм. Тринадцать лет было Исмаилу, когда его обрезали. Сделано это было с опозданием на тринадцать лет минус восемь дней, а потому не удостоился он конфирмации и отошел от племени Авраамова.