Виктор Глебов - Жажда

Армилов топал ногами и кричал, что нельзя верить ни единому их слову. Кажется, только мое присутствие удерживало его от применения мер физического воздействия.

Настоящим шоком для жителей Кленовой рощи стало известие о смерти Ивана Жмыхова. Мериме обследовал его тело, как только закончил перевязывать раненых.

Утром, когда мы с ним возвращались в гостиницу, чтобы поспать хотя бы пару часов, на доктора было страшно смотреть. Я уговаривал его остаться в «Дионисе» и отдохнуть, но он настоял на том, чтобы отправиться в церковь со мной.

Мериме подтвердил, что рана была нанесена Жмыхову длинным и широким ножом вроде охотничьего. Убийца оказался на удивление точен, лезвие вошло прямо в сердце. Кроме того, на теле полицейского не обнаружилось никаких следов борьбы. Жмыхов знал убийцу и не ожидал нападения. Либо злодей подкрался к нему совершенно незаметно. Я почему-то был уверен в первом.

С другой стороны, упоминание Мериме об охотничьем ноже заставило меня вспомнить о Никифоре Бродкове. Он вполне мог оказаться ночью в лесу. Хорошо бы выяснить, есть ли у него алиби на время облавы. У меня были только смутные подозрения на сей счет. Тем не менее я отправил одного полицейского к лесничему, велел ему выяснить, где тот провел ночь, наказал заодно опросить и соседей.

Сейчас же мы с Мериме наслаждали церковной прохладой и глядели по сторонам. Справа от аналоя располагалась высокая дощатая кафедра, покрытая темной тканью, разрисованной белыми крестами, заключенными в круги. На ней покоилась толстая Библия в кожаном переплете. Свечи и лампады большей частью были потушены – вероятно, чтобы не умножать духоту, но запах расплавленного воска и ладана все равно чувствовался повсюду. Сквозь цветные витражи проникал яркий солнечный свет, в лучах которого кружилась золотистая пыль.

– Вот и секрет благословенной прохлады. – Мериме указал на большие чаны, которые служки прикрывали ширмами. – В них лед. Но он скоро растает, так что недолго нам…

Внезапно гомон стих. Я увидел невысокого лысого священника, облаченного в черно-белое одеяние. Он вышел из притвора, шагал четко, развернув плечи, едва ли не с офицерской осанкой, быстро поднялся по деревянным ступенькам кафедры. У него было узкое вытянутое лицо с большими выразительными глазами. Я подумал, что отец Василий, должно быть, считался в приходе настоящей грозой служек и дьячков. Мне он показался обыкновенным мелким тираном.

Священник обвел паству суровым взглядом, призванным, очевидно, пронизать каждого насквозь, а затем степенно раскрыл Библию на заранее приготовленной странице.

Прихожане замерли. Все взгляды были прикованы к проповеднику. Я понял, что он пользуется большим авторитетом в Кленовой роще и люди приходят в церковь именно для того, чтобы послушать его. Наверное, он обладал немалой харизмой, что нередко встречается у людей с болезненным самолюбием и у тиранов.

Когда отец Василий заговорил, оказалось, что у него высокий сильный голос, отдающийся во всех уголках церкви. Проповедь началась с приветствия. Затем священник завел речь о греховности человеческого существа. Он не пользовался записями, говорил по памяти, переводил взгляд с одного слушателя на другого, обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности, словно стремился заглянуть в глубины сердец, чтобы изгнать из них скверну.

Отец Василий начал с того, что жизнь – великое бремя. Она полна забот, тревог и страданий, посылаемых нам Господом.

– Но должны ли мы стенать и роптать? – спросил он звенящим голосом, и глаза его засверкали в полумраке церкви. – Роптали ли Иов с Авраамом?

Священник устыдил тех прихожан, которые не могли сдержать слез, безутешно горевали по близким, безвременно ушедшим. Он призвал паству укрепиться сердцами и мужественно идти дальше, утешать себя тем, что умершие пребывают ныне в чертогах Господних.

Надо сказать, что его проповедь нашла в моем сердце самый горячий отклик. Сколько раз я говорил себе то же самое, что слышал теперь!

– Многие вопрошают Бога, за что Он оставил их своею милостью, – сказал отец Василий. – Почто забрал возлюбленных их. Но лишь печалят они Господа, ибо видит Он, что не крепка вера их и сомневаются они в путях Его.

Взгляд священника обрел суровость. Он подался вперед, и в церкви стало очень тихо.

– Но если увижу ясно, что раны нанесла мне десница Господа, то пойму, что не злом они были, а добром! Возблагодарю Всевышнего за все, ниспосланное мне, и покорюсь воле Его!

Голос отца Василия дрожал от напряжения и сдерживаемых чувств. Мне казалось, будто вибрирует и сам воздух, пронизанный разноцветными лучами.

– Можно ли свои муки считать достойными жалоб, если сам Иисус Христос взошел на крест, дабы искупить грехи наши, и страдал ради нас? – спросил священник.

Одну руку он держал на Библии, пальцы другой вцепились в край кафедры. Я заметил, что у многих прихожан по щекам текли слезы, которые они не пытались утирать.

– Посему говорю вам: если желаете искоренить врагов Божьих – это стремление угодно Ему!

Мы с Мериме невольно переглянулись. Отец Василий неожиданно перескочил на новую тему. Кажется, все, что он говорил доселе, нужно было ему лишь для того, чтобы довести слушателей до нужного градуса.

– Сердца наши развращены жадностью, похотью и завистью! – продолжал священник, распаляясь все больше и больше. – Нет в них смирения! Но Ты, Господи, даруй нам благодать, чтобы очистились мы от скверны, не роптали и принимали любое дело Твое с радостью.

Отец Василий говорил долго и пространно. Прохлада церкви быстро сменилась духотой. Люди вокруг меня обмахивались веерами и согласно кивали. Некоторые вытирали носовыми платками лица и шеи. Другие, в особенности женщины, завороженно смотрели на священника, словно находились в трансе от его страстной и проникновенной речи.

Я задыхался, но старался не пропустить ни единого слова – надеялся уловить в них намек на убийства, найти хоть какую-нибудь зацепку.

Мериме откровенно скучал и поминутно вытирал пот. Думаю, он пожалел, что решил составить мне компанию и посетить церковь. Наверное, этот патологоанатом с куда большим удовольствием провел бы утро в прохладном морге.

К концу проповеди я сделал вывод, что отец Василий в определенной мере обладает даром внушения. Его обаяние носило агрессивный характер, но, подкрепленное религией, буквально завораживало. Главное же состояло в том, что он, похоже, сам искренне верил во все, что говорил. Его бескомпромиссное осуждение греха показалось мне вполне искренним. Однако достаточно ли этого, чтобы заподозрить священника в зверских убийствах четырех женщин? Мог ли он тронуться умом и возомнить себя карающим мечом Господним? Его разящей дланью? Не принял ли на себя роль орудия, действующего по воле Всевышнего?