Виктор Глебов - Жажда

Я решил сыграть в открытую и заявил:

– Милан Павлович, мне ничего не стоит послать в Петербург запрос на разрешение просмотреть накладные вашей фирмы. Если вы привезли ящики с землей для кого-то другого, то это выяснится очень быстро.

Повисло непродолжительное молчание, в течение которого чех дымил сигарой, глядя на носки своих туфель.

Наконец он спросил:

– Почему вас это так интересует?

– Меня беспокоит все необычное и непонятное, связанное с Кленовой рощей. Признаться, я полагал, что могу рассчитывать на вашу помощь в расследовании этого дела.

– Хорошо! – Ауниц поднял на меня влажные черные глаза. – Мы обещали нашему клиенту не раскрывать его имени, но, раз этого требует полиция, полагаю, у меня нет выбора.

Я кивнул. Мол, вы совершенно правы.

– Катерина действительно не собиралась разводить гвоздики – по крайней мере вначале, – сказал Ауниц и вздохнул. – Эту басню я придумал, чтобы объяснить, почему ящики наполнены землей. Конечно, не бог весть какая выдумка, но кто мог знать, что неуклюжие рабочие уронят поклажу? Пришлось придумывать объяснение на ходу. Однако моей жене понравилась идея посадить в саду гвоздики, и она даже выписала из Петербурга семена. Я надеялся, что это отвлечет ее от грустных мыслей о матери.

– Так кто ваш клиент? – спросил я.

– Ярослав Киршкневицкий. Вы можете сами спросить его, он тоже сейчас живет в Кленовой роще. Кажется, это его жена была убита первой. Какая ирония! – добавил Ауниц с горечью. – Два человека, связанных общим делом, приезжают в одно место и теряют за неделю своих супруг.

– С которыми не так давно обвенчались, – добавил я.

– Что, простите? – Ауниц поднял глаза.

– Нет, ничего, – отозвался я. – Как случилось, что граф обратился к вам?

Чех пожал плечами и проговорил:

– Он просто пришел в контору и поинтересовался, не может ли наша фирма доставить из Польши четыре ящика с землей. Мы удивились, но не стали задавать вопросов. Когда были произведены подсчеты, граф сказал, что условия приемлемы, и выложил задаток.

– Вы сами принимали заказ?

– Да, я в то время оказался в конторе. Мы с Катериной все равно собирались в Кленовую рощу, вот и решили прихватить с собой ящики Киршкневицкого.

– Они действительно прибыли из Польши? – спросил я.

– Разумеется. Наши агенты осуществляют полный контроль над перевозкой. Об этом имеются записи.

– Граф не объяснил, зачем ему нужна эта земля?

– Нет. Но наши сотрудники проверяли груз очень тщательно. Ничего, кроме земли, они не нашли.

Еще бы его не проверили! Столь странный груз просто не мог не вызвать подозрений у людей, работающих на Ауница. Вероятно, они полагали, что в земле что-то спрятано.

– Понятно, – протянул я. – Что ж, благодарю вас, господин Ауниц. Вероятно, мы с вами еще свяжемся. Хотя бы по поводу… похорон, – сказал я и встал.

Ауниц поднялся, чтобы меня проводить. На крыльце мы распрощались.

– Очень надеюсь, что вы сыщете убийцу, – сказал хозяин дома, пожимая мне руку.

Появился тот самый молчаливый слуга, который встретил меня у ворот.

– Проводи господина следователя, – велел ему чех.

– Слушаю, Милан Павлович.

Ауниц скрылся в доме, а лакей двинулся к воротам. Я последовал за ним. В поместье царили тишина и покой. Не пели птицы, не лаяли собаки, не бранились дворовые. Даже кузнечики не стрекотали в траве. Все вокруг словно замерло. Природа соблюдала траур по умершей хозяйке поместья под названием Вершки.

За воротами я ненадолго задержался, окинул взглядом сад и дом, виднеющийся в конце дорожки дом. Этот пейзаж напоминал мне что-то.

Лакей наблюдал за мной, ожидая, пока я уеду. Лицо у него было мрачное, взгляд тяжелый.

Я сел в экипаж и велел кучеру возвращаться в деревню.

Мне нужно было проверить каторжан и матросов, имена которых я отыскал в архиве. Для этого я прежде всего заглянул в участок, где прихватил с собой пару рослых полицейских, изнывавших от жары и все-таки куривших вонючие папиросы. Мы отправились пешком по адресам, указанным в списке, составленном мною.

Первым в списке значился Арсений Булыкин, бывший матрос, проживавший на Цветочной улице. Такое название больше подошло бы какому-нибудь французскому предместью, но меня радовало, что в Кленовой роще улицы вообще были хоть как-то поименованы.

Дом удалось найти без труда, поскольку один из полицейских был знаком с владельцем. Булыкин приходился ему шурином. Городовой сам постучал в дверь и представил меня, смущаясь тем, что ему приходится выступать в качестве официального лица.

Арсений Булыкин оказался приземистым коренастым человеком с абсолютно лысым черепом, крупными чертами лица, изрезанного мелкими морщинами, и кустистыми бровями, нависавшими над глубоко посаженными серыми внимательными глазами. Он хмуро поглядел на своего родственника и нехотя предложил нам зайти в дом.

– У меня к вам только одна просьба. Надеюсь, что вы не сочтете затруднительным ее исполнить, – проговорил я, когда мы расположились в тесной комнате.

Булыкин склонил голову в знак того, что слушает меня.

– Не могли бы вы снять рубашку, чтобы я мог рассмотреть ваши татуировки?

– Зачем? – поинтересовался бывший матрос, глядя мне в глаза.

Он не был обеспокоен – только удивлен.

– Это формальность. Мы проверяем всех жителей Кленовой рощи, имеющих наколки.

– Что ж, если вам угодно, – сказал Булыкин, взялся за подол рубашки и стащил ее через голову.

– Повернитесь, пожалуйста.

Ничего, напоминающего кресты, на его теле не было. На спине – большой парусник с надписью по борту «В добрый путь!», якорь на плече и спасательный круг чуть выше запястья.

– Благодарю, одевайтесь, – сказал я, закончив осмотр. – Можете не беспокоиться, мы вас больше не потревожим.

Булыкин пожал плечами и заявил:

– Чудная у вас работа, ваше благородие.

– Уж какая есть.

Я вышел на улицу, вновь развернул клочок бумаги и прочитал адрес Никифора Москвина. Чтобы не затягивать повествование, скажу сразу, что ни у него, ни у бывшего каторжника Лучкова татуировок, похожих на кресты, не оказалось. Оба были удивлены моей просьбой и испытали явное облегчение, когда я убрался.

В последнюю очередь мы отправились к Федору Рябову, чей дом находился на окраине, неподалеку от небольшого парка, засаженного чахлыми березками и кустами шиповника. Вдоль невысокой ограды лежали оранжевые сморщенные плоды, осыпавшиеся раньше времени. Они наводили меня на мысли о смоковнице, не пожелавшей утолить голод Иисуса.

Дом Рябова представлял собой двухэтажное здание с покатой коричневой крышей. Возле крыльца были выставлены кадки с какими-то растениями, изрядно пожелтевшими. Да оно и неудивительно, поскольку земля была совершенно сухой.