Эл Ригби - Иди на мой голос

– Мой отец ненавидит ее. Может, потому что она, в отличие от него, любит меня таким, какой я есть, не требует большего.

– А потом?.. Ведь знаете женщин, их терпение к невзгодам не безгранично.

Моцарт улыбается, когда я предусмотрительно уточняю это.

– Потом я и сам потребую этого от себя. Она будет счастливой. Мы будем счастливыми.

Его карьера на взлете. Недавно в Вене гремело „Похищение из сераля“. Зингшпиль [35] Зингшпиль – национальная немецкая разновидность комической оперы XVIII в. С разговорными диалогами между музыкальными номерами. , который пришелся впору к новому повороту во вкусах императора Иосифа: последний год он снова горит национальным немецким театром, а вот к Италии охладел. Даже мне случилось поработать с немецким направлением, поставив оперу, но именно тогда я понял, что, покинув родину, хочу хранить верность ее певучему языку. Это наполняет сердце спокойствием и уверенностью, а немецким музыкантам вроде Моцарта дает шанс показать себя в родной стезе. Я рад этому. Ничто не может быть важнее, чем разнообразие и равенство.

– А что вы думаете о том, чтобы однажды создать оперу в соавторстве?

– Кажется, мы рассоримся уже на выборе языка.

– Предложим выбрать императору! Или сойдемся на французском.

– Но дальше надо будет выбирать жанр, и вот тогда…

– Друг мой, я хочу научить вас быть легкомысленным и верить в сказки.

– А я так хочу, друг мой, чтобы вы стали серьезнее.

– Моя супруга говорит, вы зануда.

– Моя супруга считает, что вы – ветреник.

– Что же оскорбительнее для уважающего себя мужчины?

Такие разговоры в тени парков, на чужих постановках и концертах, во время дружеских визитов стали уже привычными. Как и смех, в котором словно есть своя музыка».

Немыслимым усилием я приоткрыл глаза. Белеющий потолок с лепниной был незнакомым. Я попытался сесть, но приступ тошноты тут же заставил рухнуть обратно, на жесткую подушку – совсем не такую, как на моей съемной квартире. Неожиданно отозвалась болью еще и нога. Вчера я ударился, поднимаясь по лестнице. Секунду… по лестнице ? Моя квартира на первом этаже. Где я, черт возьми?

Я осторожно повернул голову. Со стены на меня строго смотрел знакомый портрет маленького мальчика. Я выдохнул. Я вспомнил.

Вчера мы с Артуром Сальваторе, кажется, решили, что неудачу с поимкой отравителя нужно залить, и отправились в бар. Мне стоило труда уговорить токсиколога на это, но он сдался. Я попытался прикинуть, сколько мы выпили. Была ли третья бутылка премерзкого виски плодом воображения?.. И как я оказался у Артура?

Вечер и половина ночи сливались в полосу. Мы много говорили. Впрочем, скорее орали: вокруг было чертовски шумно. Черт…

– Знаете, Артур, всю жизнь хотел в большой город. Не к этим диким обезьянам и слонам, а вот в такой, как Лондон! Но политика, управление – это не мое, всегда больше любил стрелять, чем беседовать! Хотя, может… – Чувствуя, что язык заплетается, я подлил себе еще. – Да плевать.

Он не сводил с меня глаз. Он тоже пил много, но, казалось, совершенно не терял головы, даже держал спину по-военному прямо. Это особенно впечатлило меня; я подался вперед и хлопнул его по плечу.

– Люблю таких, как вы. Сам всегда хотел таким стать.

– Каким?

– А… – я нарисовал пальцем что-то неопределенное в воздухе. – Чтобы кто-то, посмотрев на меня, мог сказать: «высший класс».

Он никак не отреагировал.

– Э?..

– Что значит «высший класс»?

Я нахмурился.

– Трудно сказать. Но я чувствую. Как тигр. Тигр чует тигра. Давайте выпьем за тигров.

И мы выпили за тигров. А потом за что-то еще. И еще. Постепенно бар почти опустел, наступила тишина. Сальваторе неожиданно спросил:

– Почему вы меня позвали?

Я был честен:

– Больше некого. И… – я попробовал быть еще честнее, – подумал, что вам нужна помощь в виде чего-нибудь крепкого. Мне вот нужна.

Губы Артура вдруг скривились в нервной усмешке.

– Ненавижу проигрывать, Томас, а сегодня проиграл. Люди погибли. Вы надеялись, а я был недостаточно внимателен. Простите.

Вид стал потерянный, даже слишком. Токсиколог впервые потупился, мне вдруг стало его жаль, и я, подавшись ближе, решительно заявил:

– Вообще не ваша обязанность – быть ищейкой. Я надеялся, что вы заметите что-то, но не так, чтобы особо верил. Бестия хитра. Слишком хитра, мне уже кажется, она невидимка.

– А мне кажется, – отозвался Артур, – что разгадка слишком проста, поэтому мы не можем ее увидеть. Даже Нельсон.

Это «даже» меня покоробило.

– Он правда настолько хорош? Никак не могу в этом убедиться. Может, потому что слишком много из себя строит.

Сальваторе взглянул на плескавшуюся в стакане янтарную жидкость и ответил:

– Герберт Нельсон – хороший детектив, но не настолько, чтобы видеть простые разгадки. Сколько его знаю, он все усложняет. Это ему всегда мешало. Не только в сыске.

Мы долго молчали. Последние посетители вышли, и настала тишина – странная, давящая. Такой же безмолвной была ночная Агра: казалось, выйдя на балкон резиденции, уловишь каждый шорох, каждый вздох огромного города и простиравшихся вокруг бескрайних земель. Но в Индии причиной шорохов не могла быть крадущаяся в темноте многоликая женщина, несущая окровавленные ноты. Я оглянулся. Никого, кроме собаки под соседним столом и бармена, протиравшего стойку и не обращавшего на нас внимания.

– Расскажите об этом типе, именем которого она зовет себя, – попросил я, подпирая кулаком подбородок. Веселость уже покидала меня, ее сменяло знакомое ощущение сонливой опустошенности. – Он был таким же хорошим убийцей?

– Он вообще не убийца, насколько мне известно. Он был богат, счастлив, талантлив. Король музыки того времени, по словам Нельсона. Точнее, наследник, это место он занял вслед за Глюком, о нем-то вы слышали?

Решив не углубляться, я кивнул, и он слабо улыбнулся.

– С чего принцу завидовать нищему? Человеку, у которого не было шансов занять под солнцем место?

– Моцарт прославился, – возразил я. – Его даже я знаю. В отличие от этого, второго…

– Как и многие. – Сальваторе сдул со лба прядь волос. – Запоминают всегда таких. Тех, кто ищет место под солнцем, а не тех, кто его нашел. Сальери почти забыт в Австрийской Империи. Где-то – прослыл убийцей. А вот в Сиятельной Республике, его, я слышал, почитают. Там его родина.

– Не удивлюсь, – хмыкнул я. – Венецианцы всегда были странными. Лучше бы их проглотил какой-нибудь сосед, а не наоборот. То, как они разрослись в годы Великого Взлета, просто ужасает. У этого городишки-мышки зубищи льва!