Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— Так, дьячок, — скомандовал Крутихин, — давай-ка к этим!

Он указал рукой на пленных белогвардейцев. Белые исподлобья следили за врагами, которым удалось одержать верх.

— Но я не военный, — возразил отец Михаил.

— А мне начхать, ты поп, значит за царя и прежнюю власть, а значит и мой враг. Иди, а то стрельну!

Отец Михаил боязливо подошёл к скамейке с белогвардейцами и сел с другой стороны.

— Теперь ты, старуха, взяла стул и села рядом с пленными!

Крутихин с лёгкостью записывал всех в свои враги.

— Вы, — обратился он к станционному смотрителю с женой, — можете сидеть пока здесь, но только попытайтесь сделать что-то не так, — он пригрозил обрезом.

Они сидели на скамейке возле котельной и тоже были пленниками ситуации.

— Вам нечего бояться, — как можно более ласково сказал Шихов и спросил: — Есть ли у вас бинт?

Из его раны продолжала течь кровь. Она уже пропитала ткань рукава.

— На кухне, могу принести, — ответил смотритель.

— Размечтался, — Крутихин, зло блеснув глазами, впился в него взглядом, — сам схожу. А вы за этими чутко приглядывайте.

Он прошёл в покои смотрителя. Лебедьков и Коля послушно исполняли его приказ, держа пленных на мушке.

— Да не дрожи ты так, — негодовал казак на Лебедькова, — стрельнёшь ещё ненароком.

— Помалкивай, — огрызнулся красноармеец.

Ему хотелось врезать казаку, но подойти близко он не решался.

— Как же ты их проглядел, а? — шёпотом спросил у Гая хмурый Братухин.

Гай сидел, опустив глаза. Это была его вина и ничья более. Проморгал он пленников, и вот — расплата.

Вернулся Крутихин. В руках у него был бинт и две медицинские склянки.

— Смотри-ка, что я нашёл! — торжествуя, объявил он. — Спирт! А смотритель хотел его от нас упрятать! Не вышло? — довольно спросил он у хозяина.

Глаза хозяина вокзала сверкнули, но на этом он и успокоился, ничего не сказав.

Крутихин плеснул спирт на рану Шихова так, что едкая жидкость струйками стекла на пол. При помощи Коли комбату удалось перевязать раненую руку.

— Лихо мы вас? — торжествуя, спросил Тихон, глядя на Братухина. — Ну, что, ваше благородие, кончилась ваша офицерская власть, теперь наша начинается. Посмотрим, как ты у меня запоёшь.

Хлебнув из банки чистого спирта и исказив свою и без того уродскую морду, он подошёл к Братухину и сапогом врезал ему по лицу. Пинки посыпались на белогвардейского офицера, злое существо Крутихина торжествовало. Ноги попадали преимущественно по рукам, которые были у Братухина не связаны, и ему хорошо удавалось ими защищаться, к тому же Братухин сидел на скамейке, и Тихону тяжело было всё время попадать туда, куда хотелось.

Наконец закончив, он вытер своё раскрасневшееся лицо и, выдохнув, процедил:

— Долго я ждал этого часа, долго…

Он отошёл к столу и, наведя спирт с водой, допил оставшееся в первой банке.

— Ты бы не налегал, — заметил ему Шихов.

— А ты мне не указывай, ты ведь тоже офицер, — с ехидной усмешкой огрызнулся на него Крутихин.

Посидев за столом несколько минут, Тихон встал. Все ждали, что он будет делать. Он был хозяином ситуации, и все этому как-то подчинялись. Пленники, понятное дело, не имели голоса, но ни Лебедьков, ни Коля, ни даже комбат Шихов не решались что-нибудь предпринять, полностью полагаясь на комиссара. Наверно его бешеный, неспокойный взгляд вселял страх не только в пленных, но и в его союзников.

— Что делать-то будем? — серьёзно спросил его Шихов, нервно перебирая в руке наган.

— Погодь, — тихо, про себя, и как-то слишком спокойно, сказал Крутихин, ничего более не ответив.

Алкоголь давал о себе знать, взгляд комиссара уже бегал, кружился всё сильнее и сильнее. Он встал напротив пленников, широко расставив ноги.

— Что ж, к делу перейдём, — пьяным зловещим голосом заключил Тихон, упиваясь своей властью.

Каждоё слово, сказанное этим людям, было для него отрадой. Он торжествовал, как торжествуют люди, всю свою жизнь вынужденные подчиняться и терпеть унижения со стороны тех, кто властен над ними. Годы, проведённые в тюрьмах, давали о себе знать. Дурной характер, прирождённая жестокость, тысячи дней всевозможных лишений и унижений воспитали в нём крайнюю, высшую мстительность, и он никак не мог насытиться обретённой властью. Мстительность за эти годы превратилась для него в цель, в наваждение. Ему было мало знать, что теперь он — господин, ему хотелось это ощутить, найти этому веские подтверждения. А что может более явственно отразить власть, как не её безграничные возможности? Возможность сделать всё, что заблагорассудится, не оглядываясь ни на какие порядки, ни на какую мораль и человечность. Ни это ли есть мечта раба — самому стать господином и заиметь своих рабов. А для натуры мстительной — платить за унижения — унижениями; платить за перенесённый страх — страхом.

— Вы, наверно, думаете, кто будет первым, — сгибая губы как жесть, проговорил Крутихин.

Пленники молчали, их же повелитель широко улыбнулся.

Резким движением он шагнул по направлению к стулу, на котором сидела старуха Раиса Мироновна. Две чёрные смертоносные пасти обреза молчаливо уставились на неё. Ни секунды раздумий, только страх, перехватывающий сердце, от которого то скукоживается и замирает, не желая биться дальше и пускать по органическим трубам кровь. Следующая секунда, и пасти обреза с истошным криком извергли сотни маленьких дробинок, жужжащих, как рой пчёл. Они, устремлённые волей порохового газа, со смертоносной энергией впились в лицо женщины, и она, сражённая этой армией маленьких круглых шариков, упала навзничь. Ноги и руки дёрнулись в агонии — всё было кончено.

Пленники в испуге шарахнулись как можно дальше от Крутихина, вжимаясь в жёсткое сидение скамейки. Комбат Шихов, отпрянув в испуге, матом залил весь зал.

— … что творишь, сучий сын? На какой ты старуху пристрелил?

Крутихин стоял молча, не шевелясь. Потом ожил и, переломив обрез, достал из него два тупых обрубка — гильзы. Бросив их в сторону, он вставил новые патроны.

— Тихон, ты оглох? — его уже тормошил за плечо Шихов, но всё же с опаской, не сильно.

— Да отстань, эту мразь всё равно первую кончать нужно было.

— Ты рехнулся, что она тебе сделала? — гневными глазами смотрел Шихов, — Ты, Тихон, не дури, военные — есть военные, а гражданские — совсем другое дело.

Но Тихон не слышал его увещеваний. Он, к изумлению всех, преспокойно направился к столу и вновь, намешав себе спирта с водой, выпил отравы.

Ошеломлённый комбат не знал, что и делать. Даже союзники Крутихина — красноармеец и Коля были напуганы этим внезапным убийством не меньше, чем пленники, которые сейчас молчали, стараясь быть как можно более незаметными, надеясь на то, что этот безумец, этот маньяк о них позабудет. Они, конечно, на его месте преспокойно могли поступить так же, и, вероятно, Братухин с казаком вскоре на это бы решились, но находиться теперь по другую сторону было совсем не тем же самым, что размышлять о казни врагов, когда твоей жизни ничто не угрожает. Станционного смотрителя и отца Михаила поражало больше всего то, что убита была старуха, а не кто-нибудь из солдат. Витающая угроза вышла за рамки военной принадлежности, и безумные действия Крутихина теперь угрожали каждому напрямую.