Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— Эх, Шихов, Шихов… Не в твою пользу этот чемоданчик. Ведь вещи в нём моего дядьки, так? А, значит — ты причастен к его смерти. Не отомстить за него я не могу… Да и если задуматься, вещи эти после его смерти принадлежат теперь мне по праву, а отдай я тебя под трибунал, ты же донесёшь, что отдал чемодан с драгоценностями мне…

Лицо Шихова хмурилось, но он молчал. Братухин же издевательски всматривался в него, силясь угадать мысли его, чувства.

На улице опять завыли волки, но теперь уже пуще прежнего. Кони, хоть и были далеко в пакгаузе, а отчётливо и тревожно заржали. Что-то недоброе разворачивалось там, в темноте.

— Хозяин, — рявкнул казак, — неси лампу, на улице ни черта не видно, да поскорей.

На первых словах казака смотритель уже сорвался и мигом принёс керосиновую лампу. Пока зажигали, волки на улице зашлись диким голодным лаем. Кони волновались всё сильнее и сильнее.

— Да давай сюда уже, мать твою, — нетерпеливо выругался казак и выхватил из рук смотрителя лампу. С ней он ринулся на улицу, распахивая дверь.

Из распахнутой двери потянуло холодком, который расползался по полу стремительно, и как спрут, обхватывая ноги сидевших своими ледяными щупальцами, взбирался всё выше и выше. Чёрная ночная бездна дышала тьмой, и жалок был электрический свет, пытающийся проникнуть за дверь. Тщетны были его попытки.

На улице послышались хлопки нагана, волчий лай и матерная ругань Фёдора.

— Да что там, в самом деле, — не выдержал Братухин, вставая с места. Тревога за лошадей вывела его на порог и он, чуть пройдя вперёд и спустившись по крыльцу, принялся вглядываться в тусклый огонёк керосиновой лампы, маячивший вдалеке на пути к пакгаузу.

Новые хлопки, снова ругань казака, и всюду волчьи повизгивания…

— Фёдор, что там? — крикнул в темноту Братухин.

Фёдор не отзывался, он уже подбегал к пакгаузу.

Обеспокоенные происходящим, все прильнули к окнам и тоже силились хоть что-нибудь углядеть. Но пакгауз находился под углом к вокзалу, и из окон зимней ночью едва ли можно было хоть что-нибудь увидеть кроме белогвардейского офицера, освещённого слабым электрическим светом, пробивающимся на крыльцо сквозь проход открытой двери. Примеру остальных последовал и Егор Гай. Он вглядывался в окно, прильнув лбом к холодной поверхности стекла.

Любопытство не овладело только пленниками. Обеспокоенные только своим выживанием, их мысли развивались в другом направлении и с чуткостью дикого зверя следили за происходящим. Только Егор прильнул головой к стеклу, как Тихон ткнул локтем Павла и без лишних слов указал ему на солдата.

Не дав опомниться, он соскочил с места и, пригнувшись, мягко побежал в сторону Гая. Шихов, не думая, тут же последовал за ним. Инстинкт подсказал ему, что это единственный шанс. Глуповатый Коля и красноармеец Лебедьков ничего не успели ещё сообразить, а Крутихин стоял уже за спиной белогвардейца.

Услышав сзади что-то неладное, Гай отпрянул от стекла, и тут же связанные руки Крутихина накинулись через голову ему на шею. Резким движением пленник потянул солдата на себя, и Егор, теряя равновесие, повалился за ним. Сильные руки в порыве бешеного отчаяния перетягивали горло так сильно, что он не мог дышать, не говоря уже про то, что должен был хоть что-нибудь крикнуть.

Шихов, подоспев через секунду и не вмешиваясь в драку, устремился прямо к штыку винтовки, и резкими истеричными движениями рванул об него верёвку, перетягивающую руки. Штык предательски скользнул по руке, и на левой ладони Шихова пролегли две глубокие раны, из которых тут же потекла блестящая красная как яд кровь. Не обращая внимания на глубокие раны, он выхватил из рук белогвардейца винтовку и, приставив приклад к плечу, двинулся к двери.

Встревоженный шумом, Братухин возвращался в зал, когда неожиданно для себя наткнулся на дуло винтовки и штык, направленные прямо в лицо.

— На пол бросил! — жестяным басом скомандовал Шихов, и пистолет Братухина полетел на пол. — Ни звука! Сразу стреляю. Отошёл!

— Коля, твою мать! — закричал, барахтающийся Крутихин.

Гай не сдавался и уже выкручивал пальцы противника. Ему тоже хотелось жить.

Коля сорвался с места и, подбежав к Гаю, ударил его сложенными руками по лицу. Из-за связанных рук и неумения удар вышел слабый. Гай, не ощущая ударов, уже впился зубами в палец Тихона. Тот с матом отдёрнул руки, и раскрасневшийся от борьбы Гай освободился.

— Стоять, сука! — крикнул ему Шихов, направляя на солдата винтовку.

На дальнейшее сопротивление Гай не решился. Крутихин же, вскочив на ноги, впечатал подошву сапога в лицо Гая, затем отопнул от окна винтовки, дабы противник не смог до них дотянуться. После он подбежал к брошенному Братухиным пистолету и взял его в связанные руки.

Остальные невольные свидетели этой борьбы бездействовали, как будто происходящее их нисколько не касалось. Станционный смотритель со своей женой отступили подальше от драки, священник зашёл за столб, старуха остолбенела, а красноармеец Денис Лебедьков даже не пытался помочь себе и своим пленным товарищам освободиться.

— Всем молчать! — скомандовал Шихов, — Кто двинется — стреляю!

Несколько минут ждали казака. Сейчас он был единственной угрозой. У Коли и Крутихина руки всё ещё были связаны, но Тихону это не мешало держать «Браунинг»; комбат Шихов держал отобранную у Гая винтовку, стараясь не обращать внимания на жгучую боль в разорванной ладони левой руки, с которой, каплями падая на белую кафельную плитку пола, струилась алая кровь.

Явился казак, отворяя дверь. Он намеревался что-то сказать, но два дула устремились на него, и властный голос скомандовал: «Бросай обрез, не дури!»

Поглядел, подумал, бросил.

Спугнутые волки семенили по лёгкому бархатистому снегу. Человеческая пристальность не дала им насытиться большой, пахнущей потом добычей. Они отыскали в сарае худое место и принялись рыть лаз, но щёлканье пуль заставило их отступить. С пришествием ночи мороз как будто бы крепчал, и им оставалось либо замёрзнуть, либо отступить и умереть с голоду.

На вокзале же дела обстояли по-иному. Большой котёл упорно гонял по трубам тепло, нагревая помещение. И уличный мороз, подгоняемый слабым ветром, не мог противостоять этому рукотворному гиганту. Мороз только и делал, что пытался проникнуть в зал через трещины в деревянных окнах, но то были лишь жалкие попытки. Люди же не в пример волкам были сыты, но сладу между ними не было.

Теперь уже Братухин, Нестеров и Гай сидели на скамейке возле оранжереи.

— Это тебе, — передал Тихон винтовку Лебедькову.

Оружия в помещении было чуть ли не больше, чем людей. Две винтовки Мосина, английская винтовка Ли-Энфилд, обрез, самозарядный «Браунинг», карманный револьвер, наган и шашка. Новые хозяева зала вооружились до зубов. Крутихин взял себе обрез и «Браунинг», Шихов — наган, Лебедьков — свою винтовку Мосина, а Коле выдали карманный револьвер. Остальные две винтовки и шашку бросили на скамейку, за которой ещё недавно ужинали. Два стола и большинство стульев так и стояли там.