Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— Где твой кнут, тащи-ка его сюда. Высечем для начала этого.

Он указал на Колю.

— Да меня-то, братцы, за что?

— Да для порядку, ты же нам правды рассказывать не хочешь? — спросил Братухин, цепляясь за Колю глазами.

— Да вы, братцы, спросите, что надобно, всё расскажу, как есть, — задыхаясь от волнения, вымолвил Коля.

— Кто такой? — рявкнул Братухин.

— Машинист…

— Уже слышали, звание какое? — торопливо произнёс Братухин.

— Да, какое звание-то? Ей богу, вот святой крест, поезда вожу, а эти ко мне в Каменчугах подсели, говорят, трогай, а то убьём, да помалкивай.

— Молчи, дура, — прошипел на него Нелюбин.

— Молчать! — скомандовал Братухин, вставая из-за стола.

Он встал на расстоянии метра от Нелюбина и, направив в его сторону палец, сказал:

— Будешь перебивать, пристрелю, — затем снова обратился к Коле. — Так ты говоришь, не солдат, а машинист и паровозы водишь?

— Святой крест, — как будто боясь не успеть, торопливо подтвердил Коля.

— Положим, что так, — размышляя, произнёс офицер, — а ты что скажешь, — обратился он к Нелюбину, — тоже машинист?

— Тоже, — грозно пробасил Нелюбин.

— Этого пороть придётся, он так просто не сдастся, — заметил Братухин, кивая головой по направлению к Фёдору.

От Нелюбина офицер перешёл к Тихону и посмотрел на него сверху вниз.

— Ну а ты, урод, что скажешь в своё оправдание? — довольно произнёс Братухин, потешаясь над пленным врагом.

Тихон взглянул на него исподлобья и расхохотался злой, нездоровой усмешкой, от чего Братухин даже отступил на шаг и смешался.

— Где-то я тебя, урода, видел, — задумчиво вполголоса сказал офицер.

— А ты вспоминай, Александр Григорьевич.

Братухин угрюмо сдвинул брови. Глаза его теперь были не так уверены, как прежде.

— Говори, а то стрельну, — пригрозил Братухин, наставляя на Тихона пистолет.

— Стреляй, мне всё равно уже терять нечего, я своё отгулял.

— Отгулял? — удивился Братухин, и тут, поражённый воспоминанием, остолбенел. Зрачок его расширился как от вспышки, глаза пугающе впились в Тихона.

— Да ты же Тихон… Тихон Крутихин, мать твою, как же я тебя сразу не признал!

— Память коротка, — теперь уже не так смело ухмыляясь, ответил Тихон.

Все смотрели на Тихона. Отец Михаил даже вышел из-за колонны, потому что ему было плохо видно. Нелюбин тоже повернул голову, чтобы посмотреть на довольную рожу своего товарища.

— С памятью-то у меня всё хорошо, да вот рожа твоя уж больно пострашнела, — парировал Братухин, — Как же тебя, такого мерзавца, из тюрьмы-то выпустили?

— А к что ж, новые времена настали, начальник, не всё же вам хозяйничать.

— А-а, — протянул Братухин, — теперь ты в хозяева решил записаться. Но-но, вижу, как похозяйничали, да что-то слабоватые из вас хозяева получаются. Бежите так, что только пятки сверкают.

— Ты лучше смотри, чтобы у твоего Колчака не засверкали, — огрызнулся Тихон.

— А ты мне не тыкай! Я для тебя как раньше «ваше благородие» был, так и остался.

— Вы что это, друзья старые? — вмешался ничего не понимающий казак.

— Ага, хорошие, старые друзья, — заливаясь ехидной улыбкой, поддержал Братухин, веселясь от невольной шутки казака. — Видишь ли, Фёдор, когда до войны я был надзирателем первого корпуса Тобольского централа, этот арестант, который представился тебе Тихоном, в нём сидел, да только с рожей у него тогда было получше. Ты где это оспой успел переболеть? — спросил Крутихина Братухин.

— В Орловском, как раз когда от тебя, скотины, перевели, — смело ответил Тихон.

— Что-то ты своего надзирателя плохо вспоминаешь, — с улыбкой заметил Братухин.

— А как же, Александр Григорьевич, — нагло усмехаясь, проговорил Тихон, — ведь вы своей улыбочкой только прикрываетесь, да душонка ваша прогнила не меньше чем моя, не так скажете? Мы ведь с вами одного поля ягоды.

— Так-то оно может и так, вот только ты один важный момент упускаешь, что как бы мы с тобой не встретились — ты всегда пленник, а я твой надсмотрщик. Что в тюрьме арестантом был и на коленях ползал, что теперь ты мой пленник и снова ползать будешь.

Братухин устремил на него свой шалый взгляд.

— А я ведь всегда за правое дело страдал…

— За правое дело? Не смеши, — огрызнулся Братухин, — ты это своим дружкам можешь лапшу вешать, а я то уж хорошо помню, за что тебя к нам отправили. Или думал, я не знаю?

Тихон опустил глаза.

— Вот смотрю я на тебя, Крутихин, и думаю: «Как же замечательно ты придумал политическим арестантом назваться». Да только хрен там! Думал, мерзавец, что о твоих делишках никто не узнает. А я-то знаю! Я всё знаю! Тебе бы на виселице надобно болтаться, а ты с оружием по свету гуляешь…

Я не помню, как Крутихин поступил к нам, но зваться он хотел непременно политическим арестантом. И вправду состоял он в эсеровской партии, и промышляла их группа печатью листовок и прочей агитационной дрянью. Но вы ведь не подумаете, что наш Тихон какой-нибудь там писарь или агитатор. Нет, берите выше, наш Тихон настоящий, что ни на есть, террорист. И за его плечами два политических убийства! Действовал он не один, а со своими товарищами по партии. И привезён был к нам за эти самые злодеяния.

Сначала они убили какого-то там полицейского. Кого, я уже не помню, но то было лишь начало их короткого пути. Следующей мишенью их стал государственный чиновник. Пришли они к нему в дом да прирезали бедолагу. Всё бы ничего, да оплошали там. Кучно наследили. Окажись этот чиновник дома один, может всё бы и обошлось, и наш Тихон ещё бы на свободе побегал, но с чиновником в доме оказалась его жена. Тут, как говорили потом некоторые из его товарищей, Крутихина и переклинило. Оставлять её в живых было нельзя — она была прямой свидетельницей. Нужно было её убить, и за дело взялся наш Тихон. Пока его подельники обчищали дом чиновника и брали всё что плохо и хорошо лежит, наш Тихон предался сладостному садистскому удовольствию. Не знаю сколько, но вероятно долго ещё наш Крутихин измывался над женщиной, после чего её в конце концов задушил. Дело было кончено, пора уходить, да не тут-то было… В дверь чиновника позвонили, так Тихон? И кого ты там увидел?

Не хочет говорить, а я скажу. Мне скрывать нечего да и не от кого. Увидел в дверях наш Тихон девочку-калашницу. Пришла она свои калачи чиновнику продавать. Другой бы прогнал дуру, но Крутихин был не таков. Изувер проснулся в его душе, и не в силах он был его сдерживать. Пригласил Тихон малютку в дом и там, как вы думаете, что произошло? Правильно! Разыгравшийся садист снова принялся за свои козни, он заперся с девочкой в одной из комнат и после того, как надругался над ней, принялся резать её бритвой. Всё тело этой одиннадцатилетней малютки было истерзано поганой бритвой этого маньяка! Скажи, Крутихин, тебе нравилось, как она кричала, а? Как она скулила, ползая на коленях, как заливалась слезами, билась в мучениях от порезов! Ты истязал её, как последний маньяк и подонок. И вот, вконец наигравшись, ты задушил это маленькое живое существо.