Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

Мечтательный стих полился из уст Гая. Докончив читать, он тут же перелистнул страницу, и не дав никому ничего сказать, продолжил чтение.

— «Баллада», — прочитал название Гай, вновь обращаясь к строчкам Гумилёва:

Гай читал эти и без того мрачные строки, и голос его с каждой строфой становился всё более зловещим, эхом отдаваясь в стенах вокзала. И эти строки, пропитанные бесовским торжеством Люцифера, разлетелись по залу как гарпии, обволакивая слушателей Гая игрой зловещей рифмы и интонации. Гай замолк, но эти строки всё ещё летали по залу, как будто наигрывая тревожные ноты на жутких демонических скрипках.

— Давайте следующее, — смешался Гай от прочитанного и объявил: — «Думы».

— Кончай читать! — вдруг вспылил Нелюбин, — Сплошная могильщина.

Лицо его стало необычайно угрюмым. Не по душе пришлись стихи.

Гай смутился. И вправду, после чтения инкунабулы, стихи Гумилёва как-то не шли. Воздух зала и без того был пропитан тревогой.

— Где ты взял эту дьявольщину? — спросил Братухин.

— Там, — указал Гай на покои станционного смотрителя.

— Нет разве у вас ничего христианского? А то всё демоны да дьяволы какие-то! Итак черным-черно! — громко возмущаясь на весь зал, закончил Братухин.

— Невемо-о, — как будто из-под земли раздалось демоническое скрипящее шипение и опять повторилось: — Невемо-о!

— Етишу мать! — казак даже вскочил, оглядываясь кругом. — Кто это?

Только один станционный смотритель тихонько посмеивался, все же остальные пребывали в недоумении.

— Что это у вас тут такое? Это вы? — тоже, испугавшись сверхъестественного, удивился Братухин.

— Да нет же — это ворон вашего дяди. Он выучил его фразе «Nevermore» из стихотворения одного американского поэта.

— Эдгара По? — радостно воскликнул Нелюбин.

Все посмотрели на машиниста.

— Ах, ну конечно, — всплеснул Егор, теперь тоже понимая, о чём идёт речь. — Вот так птица!

— Он иногда говорит эту фразу, когда ему заблагорассудится, или повторяет её, если читать стих этого поэта, но, правда, не всегда он произносит свою реплику к месту. Иной раз ваш дядька начнёт читать стих на английском, а ворон вторит ему: «nevermore», да «nevermore». А бывает и так, что говорит, услышав рифму, например как, — и станционный смотритель повысил голос, — «окно»!

— Невемо-о! — опять прохрипела птица, и эхо разнесло вороний скрежет.

Узнав по какому принципу ворон произносит слово, люди тут же обступили его и принялись говорить ему: «окно», «дупло», «оно». На большее их выдумки не хватило, но и это было тщетно. Птица, смущённая вниманием, забралась на верхнюю ветку и только смотрела на собравшихся зевак.

— Он не будет ничего говорить, мы его стесняем, — объявил станционный смотритель.

После его слов интерес к птице утих, и почти все вернулись на свои места. Только Братухин да станционный смотритель остались у клетки.

— Так это ворон моего дяди?

— Да.

— Хм, — довольно хмыкнул Братухин, — ну и дядька у меня был! Горазд был чёрт на выдумку. Обучить ворона говорить! — дивился офицер.

Степан Тимофеевич отошёл от клетки. Братухин ещё наблюдал.

Оставшись почти без наблюдателей, ворон осмелел и принялся разглядывать Братухина. Он попрыгал с ветки на ветку и, наконец, забрался к себе в гнездо. Оттуда он вытащил папиросу и, держа её в клюве, спустился на дно клетки.

— Что это у тебя? — удивлённо спросил офицер птицу.

Ворон покрутил клювом да и выплюнул папиросу, так что Братухин, подцепив пальцами, сумел её достать.

«Мурсал № 55», — прочитал Братухин. Нахмурив лоб, он обвёл всех присутствующих взглядом. Глаза его думали.

— Степан Тимофеевич, — окликнул он станционного смотрителя и, приближаясь, спросил: — Не угостите ли меня папироской?

— Я не курю, — объявил смотритель.

— Но курево, как я понимаю, у вас имеется, — утвердительно и жёстко сказал Братухин.

— Нет, я не держу, — не понимая к чему этот допрос, удивился смотритель.

— А если я обыщу ваш дом? — блестя шалыми глазами, спросил Братухин.

— Зачем? — волнуясь, спросил станционный смотритель, но всё же сумел взять себя в руки, — Но, впрочем, дело ваше. Вот только скрывать мне нечего!

— Ладно, — буркнул Братухин и отошёл.

Он подошёл к столу и громко спросил:

— Господа курящие, не угостит ли меня кто папироской?

Он смотрел на машинистов и священника.

— Я бы, признаться, сам подымил, да нечем, — заявил отец Михаил.

— У меня ежели сгодится, табак есть, да бумага нужна, — забавно проокав, отозвался Коля.

— Нет, мне бы что-нибудь повкуснее, подороже.

— У вас вроде имелось, — вспомнив, отец Михаил выдал Тихона.

Тихон нехотя достал из своего кармана блестящий и переливающийся при жёлтом электрическом свете янтарно-малахитовый портсигар. Открыл его и дал папиросу Братухину.

Братухин принял папиросу, взглянул на неё и резким движением правой руки выхватил из кобуры свой «Браунинг», прикладывая круглую дырку ствола прямо ко лбу Тихона.