Валерий Введенский - Убийца из прошлого

В каморке швейцара втроем было слишком тесно, и Фрелих, промаявшись там битый час, отпросился в чайную напротив.

Арсений Иванович вышел из парадной, насвистывая модную песенку, парочка не обратила на него внимания.

— Встретимся в четверг, как обычно? — спросил Чепурин.

— Да, — пообещала Ксения, хотя была не уверена, что придет.

— Тогда до встречи.

Ксения постучалась, швейцар ей тотчас открыл.

Фрелих, заметив из окна трактира, что Яблочков вышел, торопливо расплатился и выскочил на улицу.

— Топай за ним, — кивнул Арсений Иванович на Чепурина. — Выясни, кто да что.

Фрелих вздохнул. Топать-то холодно. Мороз сегодня до самых печенок пробирает. Да что поделать? Служба есть служба. На его счастье, объект наблюдения, дойдя до угла с Солдатским переулком, обернулся, заметив чайную, из которой только что вышел Фрелих, и направился туда. Агент сыскной с превеликим удовольствием двинулся обратно. Войдя и увидев, что молодой человек уселся в одиночестве, подошел:

— Позволите?

— Да-да, — кивнул объект.

Было понятно, что терзаем размышлениями — голову обхватил руками, лоб наморщил, глаза горят безумным огнем. Внезапно они уставились на Фрелиха.

— Вы человек опытный? — спросил он.

Фрелих кивнул.

— Я продрог. И нервы ни к черту. Думал, убью. Но не смог. Потому вопрос. Чай или водку? Что посоветуете?

— И то, и другое. И закусочки. Хоть чуть-чуть.

— Заказывайте какие угодно. Угощаю.

Через каких-то десять минут Фрелих знал о Георгии Модестовиче почти все — выпив водки, тот принялся исповедоваться. По учительской привычке громко и четко. Фрелиху приходилось его поминутно одергивать:

— Да тише вы, тише.

— Ах если бы, если бы у меня… может, еще водочки? — предложил Чепурин.

— Погодите, еще третья не прижилась, — отказал Фрелих из-за опасений, что «Учитель» — так Чепурина окрестил — из-за непривычки окосеет. — Умоляю, продолжайте…

— Погоди, вспомню, на чем остановился. Ах да… Если бы у меня были крылья, как у человека в ватерпруфе.

— Это кто?

— Барон Гиверт, герой Гуравицкого, человек изломанной судьбы. Был сброшен с воздушного шара. Но сумел выжить. И стал мстить своим убийцам. Один из них поселился на двадцатом этаже.

— На каком? — перебил удивленный Фрелих.

— На двадцатом. Пробраться туда было невозможно. На каждом этаже дежурила охрана с револьверами. И тогда Гиверт сконструировал крылья и как птица поднялся вверх.

— Зачем такую ерунду читаешь?

— Вовсе не ерунду.

— Такого не может быть.

— Сейчас да. А через сто пятьдесят лет… кто его знает, что там будет? Так вот, Гиверт поднялся, увидел обидчика и выстрелил. Охрана выбежала, стала из автоматических револьверов стрелять, а «ватерпруф» поднялся выше и исчез в облаках. Будь у меня такие крылья, не раздумывая, убил бы Разруляева сегодня же.

— Да, брат, понимаю, — произнес Фрелих.

— Но Конкордия…

— Ты говорил, Ксенией звать.

— Не звать, так ее обзывают для простоты. На самом деле она Конкордия. Правда, красивое имя?

— Очень. И что сказала?

— Сама, мол, с мужем разберусь.

— Так и сказала?

Чепурин перекрестился.

— Эй, господин хороший!

Фрелиха хлопнули по плечу. Он обернулся — швейцар:

— Требуют вас. — И, нагнувшись к уху, добавил: — Смертоубийство.

— Кто? — спросил Фрелих тихо.

— Господин Разруляев с третьего этажа.

— Эй, Учитель, идешь с нами, — велел Фрелих собутыльнику.

— Рано, брат, рано. Еще водки давай.

— Похоже, не скоро ты ее теперь выпьешь. Муж твоей Конкордии убит. А я старший агент сыскной полиции, так что следуй за мной.

— Разруляев мертв? — вскочил Чепурин. — Дай тебя поцелую.

Затем Георгий Модестович пустился в пляс.

Фрелиху, чтобы успокоить «Учителя», пришлось заломить ему руку.

Четверг, 10 декабря 1870 года,

Санкт-Петербург

Прыжов смог заскочить к Тарусовым только вечером. Сашенька ему даже не улыбнулась.

— А-а, это ты, — сказала она и отвернулась к окну.

— Пришел поблагодарить. Ты спасла мне жизнь. Если бы не ты, был бы уже в могиле.

— Я убила человека. Человека! Понимаешь? Лишила жизни.

— Преступника, убийцу.

— Я не знала этого. А если б и знала, разве имею право? Он только что дышал, о чем-то мечтал, его любили родители. А я спустила курок. И все. Понимаешь? Все! Был человек — и нету. Со всеми его мечтами, надеждами…

— Он хотел тебя убить.

— Он хотел, а я убила. И теперь постоянно его вижу. До и после. Будто говорит: «Полюбуйся, что натворила».

— Лекарство помогает? — осторожно спросил Лёшич. Он ужаснулся, когда узнал, что и в каких количествах Сашенька принимает.

— Только оно и спасает. Не будь лауданума, руки бы на себя наложила. А так выпью, и окровавленное лицо растворяется в тумане. Начинает музыка звучать. Девятая соната Бетховена, помнишь ее?

— Где скрипка пищит, будто ею пол натирают?

— Фи, как ты можешь говорить подобные слова о великой музыке? От ее звуков мне становится легче. Нет, Ромка, которого я убила, не прощает меня. Нет, это невозможно, я совершила то, за что прощения нет. Но я хотя бы перестаю видеть его глаза. Испуганные, несчастные, детские, с вечной укоризной: «Что ты наделала?»

— Давай попробуем другое лекарство. — Лёшич подошел к столу и решительно сгреб пузырьки.

— Нет. Не трогай.

— Лауданум небезопасен. Весьма небезопасен. Если принимать его в больших количествах, мозг начнет разлагаться.

— И пусть.

— Через месяц перестанешь соображать.

— Жду не дождусь…

— …через полгода умрешь…

— И этого тоже жду. И больше смерти не боюсь. Хочу, молю, мечтаю о ней. Мне незачем жить.

— А как же дети?

— Они взрослые.

— Володе пять.

— Зачем ему мать-убийца?

Прыжов оторопел. Сашенька всегда была примерной матерью, ради детей готовой на все. А теперь даже их судьба ее не волнует. Чем? Чем ее встрепенуть?

— Помнишь, какой сегодня день недели?

— Понятия не имею. Даже год не назову. Надеюсь, что прежний. А впрочем, все равно.

— Сегодня четверг. А завтра — пятница, одиннадцатое декабря. Ты договорилась с Шелагуровым, что утром встретишь его на вокзале.

— А ты, значит, подслушивал?

— Вы разве стеснялись? Кстати, ты обещала ему наведаться в газету, выяснить адрес Гуровецкого.

— Гуравицкого, — поправила Прыжова Сашенька. — Да, забыла об этом. Как я могла! — Княгиня вскочила с постели, поправила волосы. — Как я выгляжу?

— Краше в гроб кладут.

— Скажи Тертию, пусть готовят ванну.

Прыжов двинулся к двери.

— Лауданум! Поставь его на место! — крикнула ему Сашенька.

— Пошлю сейчас в аптеку за другим лекарством.