Валерий Введенский - Убийца из прошлого

Сашенька подумала, что, будь она на месте Ксении, Чепурин оказался бы последним, к кому бы обратилась за подобной помощью. Но, видимо, у несчастной женщины иных собеседников не было. И она обратилась к тому, кто был рядом.

Не к преступнику ли?

— И каково ваше мнение о нем? Почему Гуравицкий бросил Ксению?

— Он эгоист, одержимый сверхидеей. Такие, как Гуравицкий, способны зарезать сотни, тысячи ни в чем не повинных людей ради иллюзорного счастья для всех. Но собой ради него пожертвовать не готовы. Не их это удел. Потому что они выше, умнее, важнее толпы. Созданы, чтобы подчинять, а не подчиняться. Подобные личности всегда безответственны по отношению к близким. Им на них наплевать. Что важнее, страдания Ксении или революция? Конечно, революция.

Сашенька поежилась. А вдруг и сам Чепурин одержим подобной сверхидеей? Иначе откуда он столько знает про революционеров?

— Мне пора, — сказала княгиня, вставая.

Скорее, скорее в сыскное к Крутилину, думала она.

— Чепурин? — удивился Иван Дмитриевич. — Ну нет.

— Почему? — спросила княгиня, удобно устраиваясь в кабинете.

— Во-первых, глуповат. Во-вторых, слюнтяй. В-третьих, проверни он этот фокус, домой бы Ксению не пустил — пил бы с ней кофе в Пассаже до морковкиного заговения. А он, наоборот, оттуда сорвался, позабыв впопыхах шинель. В результате чего привел ее обратно в квартиру. Нет, не он это, не он. Больше скажу, думаю, что Чепурин, а не Шелагуров станет следующей жертвой.

— Почему?

— Как почему? Соперник.

— Но Шелагурова охраняют.

— Чепурина тоже. Возле гимназии выставил агентов. Если Гуравицкий попытается туда проникнуть, они его задержат. Скорей бы! Трое невинных душ в тюрьме сидят.

— Но если знаете, что невиновны, почему не выпускаете?

— Боюсь вспугнуть Гуравицкого. Да и не я решаю. Вот когда поймаю…

— А если ошибетесь насчет следующей жертвы? Вдруг не Шелагуров и не Чепурин?

— Следующая глава должна поступить во вторник. У меня будет двое суток. Я найду его, клянусь. Ишь какой. Я ему покажу Кобылина.

Прыжов принял княгиню холодно:

— Совестить приехала?

— Лёшич! Ты знаешь мое отношение к Наталье. Но она беременна.

— Не беременна. Просто задержка. Банальная обычная задержка, истечения к Наталье приходят нерегулярно.

— А если ошибаешься?

— И что? Да, я сделал глупость. Согласен, ты меня предупреждала. Но теперь хочу ошибку исправить.

— Ошибку? Это ребенок. Твой ребенок.

— Поверь, так будет лучше и для Натальи, и для меня. Они с мамашей смотрят на меня сверху вниз. Я их обеспечиваю, но при этом я для них никто. Должен подчиняться, словно последний приживал. О таком ли счастье мечтал?

— Вам надо разъехаться с маман.

— Нет. Все кончено. Поздно. Я нашел, что искал…

— Нюшу?

— Да. Представь себе. Для нее я бог и царь. Потому что не поколачиваю, вежлив, ласков, обходителен. Нюша смотрит мне в рот, пытается угадать мои желанья.

— От Натальи ты тоже был без ума.

— Ты по-прежнему ведешь расследование? — перевел Прыжов разговор на другую тему.

Сашенька кивнула.

— Тогда тебя кое-что должно заинтересовать. Я начал разбирать учетные книги Пшенкина. Выяснил, что каждый месяц он получал крупную сумму денег, сначала двести, потом пятьсот рублей, в последние месяцы аж по тысяче.

— От кого?

— Неизвестно. Проводил их как займы от неустановленного лица. Фамилии в книгах нет, одни инициалы, ББ. Эти буквы тебе о чем-то говорят?

— Нет.

— Нюша тоже не знает. И вот что еще… Вчера к нам в гости…

— К вам с Нюшей?

Прыжов кивнул:

— …приходила Мария Поликарповна Вязникова, сестра Петра Пшенкина. Оказывается, в сейфе ее мужа Петр хранил какие-то важные бумаги, которые после убийства Семена Вязникова бесследно исчезли.

— Мария Поликарповна знает их содержание?

— Нет. И Нюша не знает.

Среда, 16 декабря 1870 года,

Санкт-Петербург

Четвертая глава «Убийцы из прошлого» поступила в газету «Глас Петербурга» не во вторник, а в среду, и на этот раз по почте. Вскрывать конверт редактор не стал. Как было велено, отнес в сыскную полицию.

— Отослано вчера, — определил Яблочков, осмотрев почтовый штемпель.

— Откуда? — спросил Крутилин.

— Брошено в ящик на Невском проспекте.

— Вскрывай.

Яблочков достал исписанные с двух сторон листочки и протянул Ивану Дмитриевичу.

— А почтовый перевод? — спросил редактор.

— Больше ничего.

Нацепив очки, Крутилин принялся читать:

На Большой Морской мойщик окон пришел в себя и рассказал нечто невероятное: что сегодня видел в квартире Разгуляева его супругу. Сначала Кобылин сомневался, не спьяну ли привиделось? Но потом решил проверить. Послал агентов на Николаевский вокзал. Там они показали фотокарточку Разгуляевой носильщикам, и те вспомнили, как несли ей багаж.

— Да вот же она! — воскликнул один из них, указав на одну из спешивших к отправляющемуся составу дам.

У богато одетой женщины проверили вид и тут же задержали.

В кабинете Кобылина Конкордия Алипиевна поклялась, что муж был мертв, когда она вошла в квартиру. Но он ей не поверил:

— Почему не вызвали полицию?

— Испугалась. Вдруг подумают на меня?

Последующую неделю Кобылин изнывал от славы, без умолку беседуя с репортерами отечественных и зарубежных изданий. Каждый его день был расписан поминутно: приемы, журфиксы, салоны, заседания различных клубов (его таки приняли в Английский яхт-клуб).

Однако планам на вечер пятницы сбыться было не суждено.

По выходе со службы Кобылина привычно окружили поклонницы, сжимавшие в пальцах его движущиеся фотопортреты:

— Дмитрий Иванович, душечка, подпишите.

Начальник сыскной достал «вечное перо» — как отказать, если с каждой проданной карточки издатель платит десять копеек, — но подписать ни одну не успел, потому что его грозно окликнули:

— Ваше высокородие.

У Кобылина екнуло сердечко. Неужто снова убийство? А вдруг на этот раз не сдюжит, не справится, не откроет убийцу? Дмитрий Иванович поднял глаза и увидел перед собой адъютанта обер-полицмейстера:

— Требуют немедленно.

Дамочки почтительно расступились, проводив шепотком:

— Видать, опять смертопреступление.

— Типун тебе на язык.

— Дмитрий Иваныч раскроет, ей-богу, раскроет.