Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Констебль с ухмылкой говорит:

– Тихо, тихо.

За ужином викарий предлагает, чтобы Джордж на один день свозил Мод в Аберистуит – развеяться. Свое пожелание он высказывает непререкаемым тоном, но Джордж наотрез отказывается: сейчас много работы, да и отдыхать нет никакого желания. Он стоит на своем, но Мод начинает упрашивать, и брат с неохотой сдается. Во вторник они выезжают на рассвете, чтобы вернуться уже затемно. В небе светит солнце, поездка по железной дороге, все сто двадцать четыре мили – одно удовольствие, никаких сбоев. Брат с сестрой наслаждаются непривычным ощущением свободы. Они гуляют по набережной, разглядывают фасад университетского колледжа, проходят от начала до конца весь пирс (входная плата два пенса). Погожий августовский день обвевает их нежным ветерком, и они единодушно заявляют, что не имеют ни малейшего желания брать напрокат лодку, чтобы обойти залив на веслах. Отдыхающие, согнувшись в три погибели, ищут на пляже красивые камешки, но брат с сестрой проходят мимо. Они садятся в вагончик фуникулера, который везет их от северной оконечности набережной до Скалистого сада, что на Конституционном холме. Во время подъема и последующего спуска они любуются панорамой города и Кардиганского залива. С кем ни заговоришь в этом курортном месте, все отвечают учтиво, даже патрульный полицейский, который рекомендует им перекусить в отеле «Белль-вью», а если без спиртного, то можно и в «Ватерлоо». Заказав жареную курицу и яблочный пирог, они беседуют на нейтральные темы: обсуждают Хораса, двоюродную бабушку Стоунхэм и людей за соседними столиками. А после обеда поднимаются по склону к замку, который Джордж добродушно называет преступлением против Закона о продаже товаров и услуг, так как экскурсантам показывают только пару-другую разрушенных башен и всякие обломки. Кто-то из прохожих указывает на пик Сноудон – вон там, чуть левее Конституционного холма. Мод просто в восторге, а Джорджу так и не удается ничего разглядеть. Сестра обещает когда-нибудь купить ему бинокль. На обратном пути Мод спрашивает, распространяется ли железнодорожное право на фуникулер, и уговаривает брата дать ей новую задачку на какой-нибудь интересный случай, как было заведено у них в прежние времена. Он старается вовсю, потому что любит сестренку, которая сегодня в кои-то веки почти не куксится; но сердце у него не на месте.

Утром следующего дня в контору на Ньюхолл-стрит приходит почтовая открытка. На Джорджа выливается ушат грязи за порочную связь с некой жительницей Кэннока: «Сэр, вы считаете, что мужчине вашего положения приличествует еженощно ложиться в постель с сестрой N, притом что она собирается замуж за Фрэнка Смита, социалиста?» Излишне говорить, что упомянутые имена ему незнакомы. Джордж смотрит на почтовый штемпель: «12:30, Вулвергемптон, 04 авг. 1903». Мерзостный поклеп сочинялся как раз в то время, когда они с Мод садились за столик в ресторане отеля «Белль-вью». Эта открытка внушает ему зависть к Хорасу, который протирает брюки в налоговом ведомстве Манчестера и в ус не дует. Похоже, скользит себе по накатанной колее без единой царапины, живет сегодняшним днем, помышляя разве что о неспешном подъеме на следующую ступеньку, и утешается женским обществом, как следует из его недвусмысленных намеков. Но самое главное – Хорас унес ноги из Грейт-Уэрли. Сильнее, чем прежде, Джорджа угнетает проклятье первородства и тяжкое бремя родительских надежд; довлеет на ним и другое проклятье: превосходить своего брата умом и уступать ему в самомнении. У Хораса есть масса причин страдать от неуверенности в себе, однако же он ничуть не страдает, тогда как Джордж, при всех своих академических успехах и высокой квалификации, болезненно застенчив. Когда, сидя за конторским столом, он объясняет клиенту закон, у него это получается четко, а то и жестко. Но вести непринужденную беседу он не умеет; не знает, как помочь собеседнику раскрепоститься; отдает себе отчет, что кое-кому его внешность кажется странной.

В понедельник семнадцатого августа тысяча девятьсот третьего года Джордж, как обычно, садится на поезд 7:39 до Нью-стрит и возвращается, как обычно, поездом 17:25; домой приходит за несколько минут до половины седьмого. Некоторое время поработав за письменным столом, надевает короткий плащ и отправляется к сапожнику, мистеру Джону Хэндсу. До половины десятого успевает вернуться домой и после ужина ретируется в их с отцом общую спальню. Все входные двери дома викария запираются на ключ и на засов, дверь спальни – только на ключ, и Джордж погружается в беспокойный сон, как и в течение предшествующих недель. Наутро просыпается в шесть, дверь спальни отпирается в шесть сорок, и Джордж отправляется на поезд 7:39 до Нью-стрит.

Он еще не ведает, что это последние человеческие сутки в его жизни.

В ночь на семнадцатое начался сильный ливень, сопровождаемый порывами ветра. Но к рассвету погода прояснилась, и когда к шахте Грейт-Уэрли потянулись горняки утренней смены, в воздухе просто веяло свежестью, как бывает после летнего дождя. Шагавший лугом молодой угольщик Генри Гарретт заметил, что один из пони, которых использовали в шахте как тягловую силу, нетвердо держится на ногах. Подойдя ближе, парень увидел, что животное истекает кровью и вот-вот упадет.

На крики парня прибежали, увязая в грязи, другие шахтеры, которые и рассмотрели длинный поперечный надрез на брюхе пони, а под копытами – земляное месиво с красными пятнами.

Через час прибыл Кэмпбелл с шестеркой специальных констеблей; вызвали ветеринара, мистера Льюиса. Кэмпбелл спросил, кто патрулировал этот сектор. Констебль Купер ответил, что проходил через луг около двадцати трех часов – животное с виду было живо-здорово. Однако ночь выдалась темная, и подходить к лошадке вплотную он не стал.

За минувшие полгода это был уже восьмой эпизод; всего покалечили шестнадцать животных. Кэмпбелл ненадолго задумался об этом пони и о добром отношении к таким трудягам со стороны даже самых грубых шахтеров; он ненадолго задумался о капитане Энсоне, который печется о чести Стаффордшира; но от одного взгляда на кровавое месиво и обессилевшего пони в голову лезло письмо, которое показал ему шеф полиции. «Придет ноябрь – и настанет в Уэрли веселое времечко», – припомнил Кэмпбелл. И дальше: «До наступления весны в округе почикают, что тех лошадей, ровно два десятка малолеток». Но главное – два слова: «маленькие девочки».

Кэмпбелл, по словам Энсона, обладал хорошими профессиональными задатками; он отличался исполнительностью и самообладанием. У него не было предубеждений относительно какого-либо криминального типа, равно как не было и склонности к поспешным теоретическим построениям или к переоценке собственной интуиции. И все же: луг, на котором произошло это бесчинство, лежал ровно на полпути между шахтой и Уэрли. Если провести прямую линию от луга до деревни, то первым делом она приведет к дому викария. Простой логический расчет требовал, точь-в-точь как главный констебль, безотлагательных действий.