Джулиан Барнс - Артур и Джордж

– Есть здесь кто-нибудь из следивших ночью за домом викария?

Откликнулся констебль Джадд, который разразился многословными сетованиями на адскую непогоду и на дождь, заливавший глаза; невольно думалось, что полночи он укрывался где-то под деревом. Кэмпбелл не заблуждался насчет полисменов: им не чужды людские слабости. Но так или иначе, Джадд не заметил никаких передвижений; свет в доме погас, как всегда, в двадцать два тридцать. И все же ночка выдалась та еще, инспектор…

Кэмпбелл посмотрел на часы: семь пятнадцать. На станцию он отправил Маркью: зная солиситора в лицо, тот должен был остановить его на перроне. Купер и Джадд получили приказ дожидаться ветеринара и отгонять зевак; после этого Кэмпбелл в сопровождении Парсонса и остальных специальных констеблей поспешил кратчайшей дорогой к дому викария. Пару раз им пришлось продираться сквозь живые изгороди, потом спускаться в подземный переход, чтобы преодолеть железнодорожное полотно, однако без малого через четверть часа они уже были на месте. До восьми утра Кэмпбелл успел расставить посты на углах дома, а сам, взяв с собой Парсонса, поднялся на крыльцо и стал что есть мочи бить в дверь колотушкой. Над ним довлела не только фраза о двадцати малолетках, но еще и угроза прострелить голову Робинсону из чьего-то ружья.

Горничная провела обоих полисменов на кухню, где завтракали жена и дочь викария. На взгляд Парсонса, у матери вид был испуганный, а у полукровки-дочери – какой-то болезненный.

– Мне нужно поговорить с вашим сыном Джорджем.

Жена викария, почти полностью седая, отличалась худобой и тщедушностью. Разговаривала тихо, с заметным шотландским акцентом.

– Он на службу уехал. Поездом в семь тридцать девять. В Бирмингем – сын у нас солиситор.

– Я знаю, мадам. Тогда попрошу вас предъявить мне его одежду. Всю без исключения.

– Мод, сбегай позови отца.

Легким поворотом головы Парсонс предложил, что последует за девушкой, но Кэмпбелл дал ему знак остаться. Через минуту-другую появился викарий: невысокий, плотный, светлокожий человек, не отмеченный никакими странными чертами, присущими его сыну. Седой как лунь, однако для индуса вполне благообразен, заключил Кэмпбелл.

Инспектор повторил свою просьбу.

– Позвольте узнать: для чего вам его одежда и есть ли у вас ордер на обыск?

– Неподалеку нашли шахтерского пони… – Кэмпбелл замялся, считаясь с присутствием женщин, – на лугу… покалеченного.

– И в этом деянии вы позреваете моего сына Джорджа.

Мать обняла дочку за плечи.

– Скажем так: было бы в высшей степени целесообразно по возможности исключить его из расследования. – Эта ложь уже навязла в зубах, отметил про себя Кэмпбелл, почти устыдившись.

– И все же: у вас имеется ордер?

– В данный момент у меня на руках его нет, сэр.

– Что ж, будь по-вашему. Шарлотта, покажи ему вещи Джорджа.

– Благодарю. Надеюсь, вы не станете возражать, если я прикажу своим констеблям обыскать дом и участок.

– Не стану, если это поможет исключить моего сына из вашего расследования.

Пока все идет гладко, подумал Кэмпбелл. В бирмингемских трущобах отец в подобных случаях мог броситься на него с кочергой, мать – закатить истерику, а дочь – попытаться выцарапать ему глаза. В каком-то смысле сейчас так было бы даже проще – ведь это фактически равносильно признанию вины.

Кэмпбелл приказал подчиненным искать любые ножи и бритвы, садовые или огородные инструменты, которыми можно вспороть брюхо животному, а сам вместе с Парсонсом отправился наверх. Носильные вещи солиситора, включая, согласно просьбе инспектора, сорочки и нижнее белье, разложили на одной из кроватей. С виду одежда была чистой и на ощупь сухой.

– Это вся его одежда?

Мать помедлила с ответом.

– Вся, – подтвердила она. И через пару секунд добавила: – Кроме той, что на нем.

«Само собой, – подумал Парсонс, – не нагишом же он ездит в город. Странное, однако, уточнение». А вслух небрежно сказал:

– Мне нужно его нож осмотреть.

– Его нож? – Мать в недоумении уставилась на сержанта. – Вы имеете в виду его столовый прибор?

– Нет, карманный нож. У каждого парня есть нож.

– Мой сын – солиситор, – резко бросил викарий. – В конторе он занимается делом. Ему недосуг строгать прутики.

– Я уже сбился со счета: сколько раз вы мне повторили, что ваш сын – солиситор? Это всем известно. Равно как и то, что у каждого парня есть нож.

Пошептавшись с родителями, дочь принесла откуда-то короткий, словно обрубленный, инструмент, который с вызовом передала полисмену.

– Это его садовая тяпка, – сообщила она.

Кэмпбелл сразу понял, что такой штуковиной невозможно нанести виденные им увечья. Тем не менее он изобразил живой интерес, взял тяпку, отошел с ней к окну и повертел на свету.

– Вот, сэр, нашли. – Констебль протягивал Кэмпбеллу футляр с четырьмя бритвами. Одна поблескивала влагой. На другой с обратной стороны темнели красные пятнышки.

– Это мои бритвы, – поспешно заявил викарий.

– Одна из них влажная.

– Естественно: часа не прошло, как я брился.

– А ваш сын – чем он бреется?

Повисла пауза.

– Одной из этих.

– Ага. Значит, бритвы, строго говоря, не ваши, сэр?

– Напротив. Это мой собственный набор бритв, купленный лет двадцать назад; а когда сыну пришло время бриться, я разрешил ему пользоваться моими бритвенными принадлежностями.

– И он до сих пор ими пользуется?

– Да.

– Вы не разрешаете ему обзавестись собственными бритвами?

– Собственные бритвы ему не нужны.

– Значит, по какой-то причине ему отказано в приобретении собственного комплекта бритв?

У Кэмпбелла это прозвучало как полувопрос, на который мог бы ответить любой из присутствующих. Ан нет, подумал инспектор. Вся родня темнит, а в чем тут дело – с ходу не разберешь. Вроде и противодействия не оказывают, но в то же время чувствуется в них какая-то уклончивость.

– Вчера вечером он… ваш сын… выходил из дому?

– Да.

– Как долго он отсутствовал?

– Право, затрудняюсь сказать. Около часа; возможно, дольше. Шарлотта?

И вновь его жена, как могло показаться, несуразно долго обдумывала примитивный вопрос.

– Часа полтора; может, час и три четверти, – прошептала наконец она.

Времени более чем достаточно, чтобы дойти до луга и обратно – Кэмпбелл сам только что убедился.

– И в котором часу это было?

– Между восемью вечера и половиной десятого, – ответил викарий, хотя Парсонс адресовал вопрос его жене. – Он к сапожнику ходил.

– Нет, я имею в виду – после этого.

– После этого он не выходил.

– Вас спрашивают, выходил ли он на ночь глядя, – вы говорите, выходил.

– Нет, инспектор, вы спросили, выходил ли он вечером, а не на ночь глядя.