Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Вызванный сэром Реджинальдом Харди, мистер Вачелл приступил к своему заключительному обращению. Он попросил присяжных отрешиться от сенсационных аспектов дела (от газетных заголовков, публичной истерии, слухов и домыслов) и сосредоточиться на голых фактах. Суду не было представлено никаких доказательств того, что в ночь с 17 на 18 августа Джордж Эдалджи выходил из дома, который в течение нескольких дней до этого находился под неусыпным наблюдением полицейских сил Стаффордшира. Не было представлено ни малейших доказательств причастности Джорджа Эдалджи к инкриминируемому ему преступлению; маленькие точки крови могли попасть на одежду из любого источника и оказались несоизмеримы с тяжкими повреждениями, нанесенными шахтерскому пони. Что касается волосков, якобы найденных на одежде подсудимого, – здесь налицо явная нестыковка показаний: если даже эти волоски существовали, их наличие допускало альтернативные объяснения. Что касается анонимных писем, порочащих Эдалджи, версия обвинения о том, что они написаны им самим, – это не более чем абсурдный домысел, идущий вразрез и с логикой, и с криминальным менталитетом. Что касается свидетельства мистера Гаррина, это не более чем личное мнение, от которого присяжные имеют право и, более того, все основания отмежеваться.

Далее мистер Вачелл остановился на различных инсинуациях, направленных против его клиента. Отказ последнего от освобождения под залог был продиктован разумными, если не сказать похвальными, соображениями: подсудимый руководствовался сыновним желанием облегчить финансовое бремя, грозившее лечь на плечи его слабых, престарелых родителей. Адвокат не смог обойти вниманием и мутные соображения, связанные с Джоном Генри Грином. Обвинение стремилось представить его соучастником Джорджа Эдалджи и тем самым очернить последнего, однако не было обнаружено ни одного связующего звена между подсудимым и мистером Грином, чье отсутствие на свидетельской трибуне говорило само за себя. В этом, равно как и в других отношениях, версия обвинения, сшитая на живую нитку из лоскутов и заплат, сводилась к разрозненным намекам и недомолвкам.

– Что мы имеем, – вопрошал в заключительной части своего выступления адвокат защиты, – что мы имеем после четырех дней разбирательства в этом зале, кроме рассыпающихся, скомканных и разбитых теорий полиции?

Когда мистер Вачелл вернулся на свое место, Джордж испытал удовлетворение. Речь защитника была четкой, аргументированной, без фальшивых эмоциональных всплесков, к каким прибегают некоторые адвокаты, и в высшей степени профессиональной; впрочем, Джордж заметил в формулировках и умозаключениях мистера Вачелла некоторые вольности, которые, наверное, были бы непозволительны в суде «А» под председательством лорда Хазертона.

Мистер Дистэрнал не суетился; он встал и помолчал, словно выжидая, когда развеется впечатление от заключительных слов мистера Вачелла. А потом принялся перебирать лоскуты и заплаты, на которые в открытую намекал его противник, и скрупулезно сшивать их заново, как будто готовился набросить покрывало на плечи Джорджа. Прежде всего он обратил внимание присяжных на действия подсудимого и призвал поразмышлять, насколько они свойственны невиновному человеку. Отказ дождаться инспектора Кэмпбелла и улыбочки на перроне; отсутствие какого бы то ни было удивления при аресте; вопрос насчет мертвых лошадей мистера Блуитта; угроза этому загадочному Локстону; отказ от освобождения под залог и уверенное предсказание, что грейт-уэрлийская банда нанесет новый удар и тем самым обеспечит ему выход на свободу. Разве так ведет себя невиновный? – спросил мистер Дистэрнал, заново соединив эти фрагменты для сведения присяжных.

Пятна крови; почерк; опять же – в который раз – одежда. Одежда подсудимого была мокрой, в особенности ботинки и домашняя куртка. Это установили полицейские, а затем подтвердили под присягой. Каждый полисмен из тех, кто осматривал эту домашнюю куртку, засвидетельствовал, что она была мокрой. В таком случае – если, конечно, полицейские все как один не заблуждаются (а такое невозможно и даже немыслимо) – остается лишь одно разумное объяснение. Джордж Эдалджи, как и утверждало обвинение, тайком выбрался из дома ненастной ночью с 17 на 18 августа.

Но даже если все это так, даже если имеются неопровержимые доказательства вины подсудимого (и не важно, действовал ли он в одиночку или в составе преступной группы), остается, допустил мистер Дистэрнал, один вопрос, на который пока нет ответа. Каков был мотив? У присяжных есть полное право задать этот вопрос. И долг мистера Дистэрнала – помочь с ответом.

– Вероятно, вы спросите себя, как в эти дни спрашивали другие в этом зале: каков же был мотив преступника? Почему респектабельный с виду молодой человек совершил столь омерзительное деяние? На ум трезвомыслящему наблюдателю могут прийти различные объяснения. Мог ли преступник действовать из соображений особой неприязни и злобы? Такое не исключено, хотя, по-видимому, маловероятно, учитывая слишком уж большое количество жертв и потоки анонимной клеветы, сопровождавшие грейт-уэрлийские бесчинства. Мог ли он действовать в состоянии умопомрачения? Вы, наверное, решите, что да, если задумаетесь о невыразимой жестокости данного преступления. Но и это не будет исчерпывающим объяснением, поскольку преступление было слишком тщательно спланировано и слишком расчетливо исполнено, чтобы приписать его безумцу. Нет, я бы предложил непременно поискать мотивацию в таком мозгу, который не является больным, но устроен не так, как у обыкновенного человека. Мотивом стала не нажива, не месть конкретному лицу, а скорее желание известности, желание анонимного самоутверждения, желание постоянно быть на шаг впереди полиции, желание посмеяться в лицо обществу, желание доказать свое превосходство. Как, наверное, и вы, господа присяжные, я, не сомневаясь в виновности подсудимого, на отдельных этапах данного процесса задавался вопросом: но почему, почему? И вот как я бы ответил на этот вопрос. По сути, все указывает на человека, совершившего эти преступления в силу дьявольской хитрости, засевшей в потаенном уголке его мозга.

Джордж, который слушал, слегка склонив голову, будто хотел сосредоточиться на словах мистера Дистэрнала, понял, что речь окончена. Он поднял взгляд и увидел, что обвинитель театрально смотрит на него в упор, словно впервые узрев его в непреложном свете истины. По примеру мистера Дистэрнала присяжные тоже начали в открытую сверлить глазами подсудимого; так же поступил и сэр Реджинальд Харди, и весь зал, не считая родных Джорджа. Не иначе как полицейский констебль Даббс и иже с ним, стоявшие позади скамьи подсудимых, даже сейчас разглядывали его пиджак костюма на предмет следов крови.