Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Учтивость доктора Баттера подернулась ледяной жесткостью. Такого свидетеля всегда лучше иметь на своей стороне.

– Я бы до этого никогда не додумался, – смиренно выговорил Артур.

– Только что вы додумались именно до этого, сэр Артур. Вы дали понять, что я мог упустить из виду возможность контаминации. Предметы были герметично запечатаны по отдельности – сколько ни тряси, волоски не могли перелететь из одной упаковки в другую.

– Я вам очень обязан, доктор Баттер, за прояснение этого вопроса.

Следовательно, оставались две возможности: либо полиция проявила халатность, перед тем как упаковать вещественные доказательства по отдельности, либо полиция проявила злонамеренность в процессе упаковки. Что ж, он выжал из Баттера достаточно. Впрочем…

– Можно задать еще один вопрос? Сугубо фактического свойства.

– Конечно. Простите мой выпад.

– Он вполне понятен. По вашему замечанию, я вел себя как адвокат защиты.

– Не в этом дело. Суть в другом. Я более двадцати лет сотрудничаю со Стаффордширским управлением полиции. Двадцать с лишним лет являюсь в суд, где вынужден отвечать на каверзные вопросы, основанные, как мне известно, на ложных посылках. Двадцать лет наблюдаю, как стороны играют на слабостях невежественных присяжных. Двадцать лет даю показания – по мере своих сил четкие и недвусмысленные, основанные на строго научных исследованиях, а потом со мной обращаются если не как с мошенником, то как с дилетантом, который просто высказывает какое-то мнение, ничем не отличающееся от мнения простых обывателей. Разве что у простых обывателей нет микроскопа, а если бы и был, они бы не сумели его настроить. Я констатирую то, что наблюдал… то, что знаю… и должен выслушивать презрительные обвинения в произвольности моих суждений.

– Глубоко вам сочувствую, – сказал сэр Артур.

– Не заметно. Хорошо, задавайте свой вопрос.

– В какое время суток вам доставили этот пакет?

– В какое время суток? Часов в девять.

Артура поразила такая оперативность. Пони был обнаружен примерно в шесть двадцать. Когда Джордж выходил из дому, чтобы успеть на поезд в 7:39, Кэмпбелл еще оставался на лугу, но незадолго до восьми часов уже явился вместе с Парсонсом и группой добровольцев в дом викария. Они произвели обыск, поспорили с домочадцами Эдалджи…

– Простите меня, доктор Баттер, не хочу снова изображать из себя дознавателя, но не могло ли это произойти позже?

– Позже? Ни в коем случае. Я знаю, в котором часу принесли пакет. Помню, еще посетовал. Полиция настаивала, чтобы пакет был передан мне в собственные руки в тот же самый день. Я сказал, что после девяти принимать отказываюсь. И когда явился полицейский, я достал часы. Было ровно девять.

– Как я мог так ошибиться? Мне подумалось, вы говорили о девяти утра.

Теперь настал черед судебно-медицинского эксперта выразить свое удивление.

– Сэр Артур, по моим наблюдениям, в полиции служат компетентные, работоспособные люди. И к тому же честные. Но творить чудеса они не способны.

Сэр Артур согласился, и мужчины расстались на дружелюбной ноте. Однако через некоторое время Артур поймал себя на том, что рассуждает именно такими словами: полицейские все же способны творить чудеса. Они способны одной лишь силой мысли переместить двадцать девять конских волосков из одного герметично запечатанного пакета в другой. Прямо хоть пиши о них статью для Общества парапсихологических исследований.

Ни дать ни взять спириты, которые якобы достигают дематериализации объекта с последующей его рематериализацией, а также обрушивают на круглый стол дождь из старинных монет, не говоря уже об ассирийских табличках и камнях-самоцветах. К этой ветви спиритуализма Артур относился с изрядной долей скепсиса: самый заурядный сыщик-любитель обычно без труда мог установить, что старинные монеты происходят из ближайшей нумизматической лавки. Что же до тех спиритов, которые являют собравшимся змей, черепах и живых птиц, то место таким скорее в цирке или в ярмарочном балагане. Или же в Стаффордширском полицейском управлении.

Его заносило. Но это от избытка чувств. Двенадцать часов – вот где собака зарыта. Прежде чем вручить вещественные доказательства доктору Баттеру, полиция держала их у себя двенадцать часов. Где они были все это время, кто за них отвечал и что с ними делал? Была ли контаминация делом случая или намеренным актом, направленным исключительно против Джорджа Эдалджи? Этого почти наверняка узнать не удастся, разве что из чьих-нибудь признаний на смертном одре, но Артур всегда с осторожностью относился к таким признаниям.

Его радостное волнение только возросло, когда в «Подлесье» доставили отчет доктора Линдсея Джонсона. К отчету прилагались две общие тетради, в которых был подробно описан весь ход проведенной графологической экспертизы. Ведущий европейский специалист установил, что ни одно из предоставленных в его распоряжение писем, вышло ли оно из-под пера злонамеренного интригана, религиозного маньяка или безнравственного юнца, не обнаруживало никаких принципиальных совпадений с подлинными документами, написанными самим Джорджем Эдалджи. Были зафиксированы отдельные случаи видимого сходства, не выходившие, впрочем, за пределы банальной фальсификации чужого почерка. Местами сходство могло показаться убедительным, но ни в одном случае не было выявлено доказательств того, что Джордж в буквальном смысле слова приложил руку к этим посланиям.

Более половины пунктов из первой части своего списка Артур уже пометил галочками: Йелвертон – Волоски – Письма – Зрение. Далее шли Грин (над этим еще предстояло поработать) и Энсон . Главного констебля нужно как следует взять за бороду. «Мне было бы необычайно интересно узнать мнение Шерлока Холмса на предмет реального дела…» – саркастически писал Энсон. Что ж, Артур поймает его на слове: сведет воедино то, что на данный момент удалось выяснить, и отправит Энсону с просьбой о комментариях.

Усевшись за письменный стол, чтобы набросать черновик, Артур впервые после смерти Туи ощутил правильность хода вещей. После депрессии, угрызений совести, летаргии, после брошенного вызова и начала действий он занял привычную позицию: сел к столу, взялся за перо и приготовился рассказать историю, чтобы люди увидели события в новом свете; а между тем в Лондоне его ждала (оставалось уже недолго) женщина, которой предстояло стать для него первой читательницей и первой свидетельницей его жизни. Он зарядился энергией; в голове бурлил материал; цель виделась ясно. Начал он с той фразы, драматичной и широковещательной, которую обдумывал и в поездах, и в гостиницах, и в такси: