Нэнси Бильо - Чаша и крест

Заметив на моем лице невысказанный вопрос, он пояснил:

— Дело в том, что я у родителей второй сын. У меня есть брат Маркус, он на десять лет старше. Отец не хотел делить между нами наследство, оно и без того не слишком большое. Он решил, что все достанется Маркусу, а я не должен брать у него денег. Самое удивительное, что наш батюшка и сам был младшим сыном в семье. Можно было бы ожидать, что он проявит больше сочувствия к моему положению. Но вышло все наоборот.

Я представляла себе семью брата Эдмунда совсем по-другому. Ну и ну! Однако он рассказал мне эту историю без особых эмоций: видно было, что обиды на родных он не держит. Тем более что поведение его отца не было исключением: по всей Англии родители сплошь и рядом так поступали.

— А сестра Винифред, как она стала послушницей?

Он ответил не сразу.

— У нас с Маркусом три сестры. Представляете, сколько для них нужно приданого? А Винифред с раннего детства была очень болезненной, отец частенько называл ее заморышем. И, само собой, боялся, что бесприданницу замуж никто не возьмет. Тогда он решил устроить ее в Дартфордский монастырь послушницей — вот так все и случилось. — Морщины на лбу моего друга стали резче. Похоже, его не столько заботила собственная судьба, сколько огорчала мысль о том, что отец совершенно не любил Винифред.

— А что думает ваш отец теперь, когда монастырь закрыли? — спросила я.

— Семь лет назад он отошел к Господу, — ответил брат Эдмунд, глядя в окно.

Я помолчала.

— А где сейчас Маркус? Может быть, сам он и не хотел для вас с Винифред такой судьбы. Не исключено, что он сожалеет о поступке отца и хотел бы наладить с вами обоими отношения.

Брат Эдмунд наконец повернулся ко мне.

— Вы неизменно поражаете меня, сестра Джоанна, — сказал он. — Вот, казалось бы, вы через такое прошли, столько претерпели в своей жизни утрат и тем не менее все-таки не разучились видеть в людях хорошее. Ну как такое возможно?

Впервые за несколько недель на душе у меня стало тепло, вернулись былые твердость и самообладание. Я, конечно, слегка смутилась, но похвала брата Эдмунда была мне, что и говорить, приятна. И даже очень.

Расчувствовавшись, он вскочил и крепко обнял меня. Но радость моя сразу сменилась страхом, когда я заметила на лице его тревогу. Мой друг явно внезапно испугался за меня и теперь хотел защитить от неведомой опасности. Я повернула голову к двери, туда был устремлен его взгляд.

Перед нами стоял Жаккард Ролин. Как это он ухитрился потихоньку открыть дверь и войти незамеченным?

— А вы что здесь делаете? — сердито спросила я.

— Да так… пришел узнать, как дела у моего друга, господина Гуинна.

Брат Эдмунд откашлялся:

— Он недавно ушел. Я наложил ему мазь и сделал перевязку, теперь рана скоро заживет.

— Это хорошо, — сказал Жаккард. Он оставался на месте и, похоже, уходить не собирался.

— Вам нужно что-нибудь еще, господин Ролин? — вежливо поинтересовался брат Эдмунд.

— Да нет, ничего. Просто я получил одну любопытную новость. Произошло событие, которое скоро самым кардинальным образом изменит жизнь всей Англии.

— Что вы имеете в виду? — уточнила я.

— Папа Климент опубликовал буллу против короля Генриха Восьмого. Теперь ваш государь официально отлучен от Церкви.

Жаккард ушел. Брат Эдмунд погасил огонь и запер лазарет. А я все думала, что сулит нам эта новость. Отлучение было крайней мерой, к которой прибегали нечасто. Последний человек, которого его святейшество Папа отлучил от Католической церкви, был Мартин Лютер, и это случилось в 1520 году.

Я вспомнила, что говорила Гертруда, когда мы ехали в Лондиний. «И священной обязанностью всех христианских монархов станет смещение его с трона. Мало того, мы, его подданные, не будем иметь права сплотиться для защиты короля. Вот что будет, если его святейшество предаст Генриха анафеме».

Пока мы сидели в лазарете, на улице похолодало. Воздух был влажный, чувствовалось, что скоро пойдет снег. Улица опустела, больше никто не распевал веселых рождественских песен. Горожане попрятались в дома, сидят себе в тепле у каминов и наслаждаются праздничной трапезой.

Мы вышли на Хай-стрит, и в самом конце ее я увидела группу людей, очень медленно шагавших к центру города. Приглядевшись, мы с изумлением узнали брата Освальда и его товарищей, которые накануне отправились в Элсворт. Уж их возвращения мы никак не ожидали.

Монах-цистерцианец казался таким измученным, что я испугалась: вдруг он сейчас упадет посреди улицы и больше не встанет. Товарищи его выглядели не лучше: грязные, оборванные, все в синяках и ссадинах.

— Что с вами случилось? — вскричала я.

— Все хорошо, сестра Джоанна, — слабым голосом произнес брат Освальд.

— А где же тот человек, который собирался присоединиться к вам в Элсворте? Что-то я его тут не вижу? — спросил брат Эдмунд.

Никто ему не ответил.

Тут из дома Соммервилей выскочил раздетый Артур: он переживал, что меня так долго нет. Я прогнала мальчика обратно, пообещав, что приду буквально через несколько минут. И вскоре все мы уже сидели за праздничным столом.

Сестра Винифред, как и подобает гостеприимной хозяйке, радушно приветствовала брата Освальда и его товарищей. Пока я ставила перед каждым чашу с рождественским пуншем, она ловко разделила угощение, предназначавшееся для четверых, на десять порций. Каждому гостю досталось по кусочку жареного гуся и ломтику пирога. Пирог получился чудесный: баранина с приправами была верхом совершенства, да изюму было положено ровно столько, сколько надо.

Артур, как и все дети, просто обожал Рождество. «Интересно, — подумала я, — помнит ли он прошлый праздник?» К тому дню он уже лишился родителей и находился на севере Англии, в доме своих пребывавших в трауре родственников. Маленький сирота был никому не нужен, пока за ним не приехал мой отец и не забрал его с собой на юг. Ну а что касается позапрошлого Рождества, которое Артур праздновал с мамой и папой, то о нем он точно ничего не помнит: слишком мал был два года назад. Я молила Бога, чтобы бедная Маргарет на небесах знала: с ее сыном все в порядке, он окружен любовью, я не подвела свою любимую сестренку и свято чту ее память. Но что бы Маргарет подумала, услышав, что я воспользовалась ее мучительной тайной, чтобы проложить себе дорогу обратно домой, в Дартфорд? Я терзалась угрызениями совести. Неужели нельзя было отвоевать свободу как-нибудь иначе?

Но сегодня хотя бы Артур был счастлив: его улыбка, любопытные глазенки, непосредственный смех — все это очень радовало сидевших за столом; правда, цистерцианцы по большей части помалкивали. А брат Эдмунд ни о чем их не спрашивал; как всякий хороший хозяин он просто делал все, чтобы гостям было комфортно в его доме. Но я достаточно хорошо его знала и понимала, что мой друг, впрочем как и я сама, слегка озадачен. В Элсворте явно что-то случилось. Но что?