Нэнси Бильо - Чаша и крест

— А как же сестра Винифред?

— Если в Кентербери у нас все получится, она будет гордиться своим братом. А если нет — она все равно будет мной гордиться, зная, что я наконец проявил мужество, когда оно понадобилось. И надеюсь, что вы тоже, сестра Джоанна.

— Я и так горжусь вами, брат Эдмунд. И сейчас горжусь, и всегда гордилась.

Он ошеломленно посмотрел на меня, и у меня в голове мелькнула было мысль, что я убедила его. Но тут мой друг сделал шаг назад и присоединился к остальным.

Испуганная, беспомощная, я наблюдала, как они с горящими лицами обсуждают свой план. Эти люди теперь положились на волю Божию, они сами выбрали свою судьбу. Судьба… Что это такое?

Есть судьба, которую человек строит своими руками. А есть другая судьба, которая предопределена свыше.

Я медленно подошла к кружку оживленно беседующих мужчин. Все сразу замолчали: ждали, что я скажу.

— Я тоже иду с вами, — сказала я.

Высокая цель разожгла в груди моей пламя, и оно разгоралось все жарче.

Когда через трое суток я бежала ночью к дверям Кентерберийского собора, брат Освальд уже вырвал священную раку из рук королевского солдата. Самый старый из солдат, седовласый, встал между мной и братом Эдмундом: он был высокого роста и злобно размахивал дубиной. Я закричала на него так, что казалось, сейчас рухнут стены. Наверное, в тот момент я была похожа на обезумевшую от ярости легендарную королеву Боудикку, которая почти полторы тысячи лет назад подняла своих подданных на восстание против оккупировавших Британию римлян. Старый солдат в испуге отскочил, побежал обратно в собор и спрятался за спину оцепеневшего от потрясения настоятеля. Надо же, как испугался нас бравый вояка. Еще несколько минут, и мы бы унесли мощи самого любимого и почитаемого в Англии святого в безопасное место.

Меня трясло от возбуждения, кровь в жилах так и кипела. Вот оно, мое предназначение, моя судьба! Впервые в жизни я, Джоанна Стаффорд, бывшая послушница, привыкшая к мирной и созерцательной жизни в монастыре, вдруг поняла, почему мужчины уходят на войну и ищут славы на полях сражений. Всех нас — меня, брата Эдмунда, брата Освальда и еще пятерых братьев — объединяла великая цель, ради осуществления которой каждый готов был заплатить любую цену…

Вдруг за моей спиной, где-то в самом начале улицы, раздались сперва топот копыт, а затем — страшный рев. Он был подобен гулу, звучавшему у меня в голове, когда я пыталась прийти в себя возле монастырского кладбища, но был в сотню раз громче.

— Нет, нет, нет! — с тоской и болью выкрикнул брат Эдмунд.

К нам галопом скакали всадники в форме королевских солдат, их было не менее двух десятков. Когда первая шеренга настигла нас, солдаты попрыгали с лошадей и толпой устремились вверх по ступеням собора. В свете факелов в руках у них сверкали обнаженные сабли. Это были уже не прежние перепуганные юнцы и престарелые ветераны. Двое людей короля сразу же без труда отобрали у монахов заветную раку. Но я сейчас смотрела не на мощи святого Томаса.

Наш вожак, бедный брат Освальд, благочестивый цистерцианец, лежал неподвижно в самом низу лестницы, и белый, как слоновая кость, череп его был разбит вдребезги. С неба падали снежинки и таяли в темной луже горячей крови, растекающейся по камням.

Человек в шлеме, сидевший на огромной черной лошади, из оскаленного рта которой хлопьями падала пена, преградил нам путь к отступлению. Зычным голосом он отдал солдатам приказ переловить нас всех до единого. И те немедленно кинулись выполнять его распоряжение: одного за другим моих друзей грубо хватали и, заломив им руки за спину, связывали.

Я не могла понять, как это случилось, не могла поверить в то, что произошло. Сегодня у нас был шанс достигнуть цели и остаться в живых — такая возможность есть всегда. Более вероятно было, ничего не добившись, погибнуть: я понимала это и внутренне была готова ко всему. Но потерпеть неудачу и остаться в живых? Подобное просто не укладывалось в голове. Ужас охватил меня, когда до сознания дошло, что теперь я снова стану узницей Тауэра.

— Уберите труп с глаз долой, и поскорей! — выкрикнул всадник на черной лошади.

Двое крепких солдат грубо и небрежно, словно это и не человек вовсе, а куль с овсом, схватили и потащили куда-то обмякшее тело брата Освальда.

А командир их наконец снял шлем, и я увидела перед собой лорда Джона Дадли. Не прошло и двух месяцев с тех пор, как он на моих глазах арестовал и отправил в тюрьму Генри Кортни и его друзей.

Один из солдат подошел к брату Эдмунду, повернул его кругом и связал руки ему за спиной. Согнувшись чуть не пополам, мой друг сморщился от боли. Затем поискал глазами меня, нашел и снова попытался выпрямиться, не желая показывать, насколько ему плохо.

Я шагнула вперед и вышла из тени за дверью, не в силах видеть, как брата Эдмунда уводят прочь.

Заметив меня, Дадли удовлетворенно кивнул. Казалось, он нисколько не удивился.

И тут я сразу все поняла. Нас предали. И я даже знала, кто именно.

Вот так бесславно закончилось наше безрассудное паломничество к мощам святого Томаса Бекета. Начиналось оно с верой и надеждой. А завершилось не только полным провалом, но и смертью нашего предводителя. Мы могли бы утешаться тем, что пытались по мере сил исполнить священную миссию. Однако лорд Джон Дадли попытался отобрать у нас даже это.

— Ну и зачем вы пришли сюда? Вообразили, что люди короля явились осквернить кости Бекета? — гневно спрашивал он у меня, когда нас куда-то вели по темным улицам Кентербери.

Снегопад кончился. Мостовые были покрыты тонким слоем белого снега, и я ступала по четким отпечаткам копыт лошади, на которой ехал Дадли.

— Это всего лишь слухи, которые абсолютно ни на чем не основаны, — продолжал он. — Их распускают по всему христианскому миру злопыхатели-паписты, дабы замарать доброе имя его величества Генриха Восьмого. Король приказал разобрать и закрыть усыпальницу, это правда, но только для того, чтобы не потакать суевериям, граничащим с идолопоклонством. Кости перенесут в безопасное место, чтобы предотвратить преступные действия, подобные тем, что вы предприняли нынче ночью.

Я промолчала. Откуда мне было знать, что он говорит правду?

Но в одном я не сомневалась: наивно было думать, что я могу хоть что-то изменить в этом государстве. Похоже, в тот рождественский вечер в Дартфорде меня просто обуяла гордыня… Тогда я подумала было, что, возможно, именно это мне и предназначено совершить, и нет нужды встречаться с третьим провидцем. Но либо пророчества совсем ничего не значили, либо я, как это ни прискорбно, неправильно их поняла.

«Когда ворон в петлю влез — соколом пес вспорхнул с небес… Хочешь осадить быка — поищи медведика…» Сейчас слова эти были мне еще более непонятны, чем прежде.