Нэнси Бильо - Чаша и крест

Досада и отчаяние разрывали мне душу. Да что же за проклятая судьба такая?! Сколько страданий принесли мне эти несчастные пророчества! Я совсем запуталась и ничего больше не понимала. Но до чего же больно было сознавать собственное бессилие. Я поклялась, что если случится чудо, если Бог смилостивится и я избегну тюремной камеры и пыток, а возможно, и казни, то впредь стану вести тихую жизнь, исполненную молитвы и покаяния. Больше мне ничего не надо.

Ах, если бы можно было сейчас обменяться хоть словом с братом Эдмундом! Мы шагали с ним бок о бок, со связанными за спиной руками. Впереди ехал Дадли, повернувшись к нам вполоборота и насмешливо на нас поглядывая. От товарищей брата Освальда нас отделяло не менее дюжины солдат. Перед моим внутренним взором все еще стояла страшная картина: альбинос-цистерцианец с размозженной головой лежит на ступенях кафедрального собора в луже крови, в которую падают и тут же тают снежинки. «Господи, сделай так, чтобы кто-нибудь прибрал его бедное тело и похоронил по-христиански!» — вознесла я в душе молитву.

Дадли пришпорил лошадь, заставив ее сойти на обочину дороги, подозвал к себе молодого солдата и отдал ему какие-то распоряжения. Тот кивнул, подбежал к нам с братом Эдмундом и, грубо толкая, подвел к своему начальнику.

Остальные, то есть пятеро товарищей брата Освальда, окруженные солдатами, продолжали идти; впереди шагал мальчик, освещавший дорогу факелом.

— Спаси и сохрани вас Господи, — негромко проговорил один из монахов, когда их проводили мимо нас.

Дадли услышал это и раздраженно фыркнул.

Когда они скрылись из виду, он снова пришпорил лошадь, свернув на другую улицу. Один из солдат остался с нами и, время от времени подталкивая брата Эдмунда в спину алебардой, следил, чтобы мы оба тоже двигались в ту же сторону. Дорогу нам освещал лишь тусклый свет луны.

Что бы это значило: зачем нас отделили от остальных, куда ведут? Дадли явно задумал недоброе.

Я с трудом сдерживала нарастающий страх.

Шли мы долго — часа два, не меньше. Дома, мимо которых мы проходили, были погружены во мрак, в окнах не горело ни огонька. Жители Кентербери спали. Нас никто не видел, ни одна живая душа не была свидетелем того, как мы двигались навстречу неизвестной судьбе.

Наконец мы вошли в проем, устроенный в сложенной из камня невысокой старинной стене. Усталость, отчаяние и страх настолько измотали меня, что я уже почти ничего не соображала. Но, увидев, куда нас привели, встрепенулась. Место показалось мне странно знакомым.

Строений по ту сторону стены было меньше, чем на улице. Вдали виднелся зимний лес, на голых ветвях деревьев лежал снег. Я посмотрела налево: там маячила группа каких-то зданий. Внезапно я разглядела острый шпиль колокольни, вонзавшийся в холодное небо, и сообразила: «Да нас же привели в монастырь Святого Гроба Господня».

Из сторожки выбежал молодой бородатый мужчина и взял лошадь Дадли под уздцы. Это, конечно, был уже не тот привратник, которого я видела, когда мне было семнадцать лет.

От монастыря Святого Гроба Господня осталась едва ли половина. Новый владелец — уж не знаю, был ли это сам король, новоиспеченный епископ-протестант или же какой-нибудь пользующийся благосклонностью Генриха придворный, — уже отдал приказ о разрушении обители. Церковь снесли, а вместе с ней исчезло и помещение, где я видела портрет святого Бенедикта. Сиротливо торчала одна колокольня. Сейчас работы были приостановлены, видимо, потому что настала зима. То крыло, где располагались покои настоятельницы, а также спальни монахинь, все еще оставались нетронутыми.

Бородач, принявший лошадь Дадли, вскоре вернулся с зажженным факелом. Он и солдат повели нас куда-то по пустому коридору. Дадли с нами не пошел. Похоже, он не понимал, что значило для меня это святое место, не догадывался, когда и с какой целью я бывала здесь раньше. Этот человек вообще ничего про меня не знал. Но тогда зачем он привел меня именно сюда?

Двое мужчин остановились у двери в бывшую монашескую келью. Зазвенели ключи, щелкнул замок, распахнулись двери. Брата Эдмунда впихнули внутрь, не дав ему даже свечи. Не успела я сказать и слова, как дверь за моим другом захлопнулась.

— Сюда, — пробурчал бородач и ткнул рукой.

Меня решили закрыть в соседней келье, в той самой, где я некогда услышала пророчество сестры Элизабет Бартон.

Я отпрянула, постаравшись вырваться, и отчаянно воскликнула:

— Прошу вас, только не туда!

Но солдат проворно поймал меня за руки.

— Открывай, — скомандовал он, крепко сжимая мои запястья.

Я заскулила от боли.

Бородач открыл дверь. Солдат втолкнул меня в келью. Руки мои были связаны за спиной, поэтому я упала прямо на живот. Охапка старой соломы смягчила удар, иначе я в кровь разбила бы лицо.

Дверь захлопнулась. Я осталась одна в полной темноте. Ну конечно, ведь я прекрасно помнила, что в этом помещении нет окон.

— Помоги мне, Дева Мария! Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй меня! — взмолилась я, извиваясь на соломе.

Но помощи не было. Я подтянула коленки к животу и заплакала, как испуганный ребенок. В той самой келье, где десять лет тому назад я наблюдала, как на полу корчится юная монахиня, теперь почти в том же положении корчилась я сама.

«Ты — та, кто пойдет по следу», — стонала в тот памятный день сестра Элизабет.

Неужели Гертруда говорила правду и Элизабет Бартон притворно отреклась от всех своих пророчеств ради того только, чтобы спасти меня? Должно быть, ее жестоко пытали, раз она решилась на этот шаг, чтобы сохранить все в тайне. Смогу ли я выдержать пытки, когда настанет моя очередь?

— Сестра Джоанна! Сестра Джоанна!

Что это? Неужели я схожу с ума? Чей это голос? Уж не сама ли сестра Бартон зовет меня? Я сжалась от страха. Но нет, ведь голос мужской. Это брат Эдмунд!

— Вы меня слышите? — крикнул он.

— Да!

— Идите на мой голос! Я буду говорить, пока вы не дойдете до стены.

Я поднялась на колени и поползла на его голос. Поскольку руки мои были связаны за спиной, я не могла ощупывать пол впереди. И ползла, пока не ударилась макушкой о кирпичную стену. Голову пронзила страшная боль; казалось, еще минута, и я потеряю сознание. Я постаралась глубоко дышать: один вдох, другой, третий… боль немного утихла, и я смогла сесть. Голос брата Эдмунда звучал из отверстия в самом низу стены. Я вознесла в душе благодарность Иисусу Христу и Деве Марии. Прижавшись щекой к шершавой и холодной поверхности кирпича, я наклонилась поближе к отверстию.

— Это монастырь Святого Гроба Господня, да? — спросил он. Теперь брат Эдмунд был совсем близко, и ему не нужно было кричать.

— Да, — ответила я.

— Послушайте, сестра Джоанна! — Он старался говорить как можно более убедительно. — Я не знаю, сколько у нас осталось времени. Но главное для вас сейчас — сохранять спокойствие. Ни слова ни про какие пророчества. Мы еще можем вырваться на свободу. Помните: только не паниковать и ничего не бояться.