Ирина Потанина - Смерть у стеклянной струи

Морской шел по утопающим в весенней свежести улочкам — модные нынче кадки с пальмами еще не выставили из зимних садов, но кругом и без них было довольно зелено — и невольно пытался додумать, какие эмоции современный Харьков мог вызвать у давно не встречавшейся с городом Ирины. Самого Владимира, конечно, несколько раздражали затянувшиеся повсеместно стройки, но в целом все было хорошо: оставшиеся после войны пустоглазые коробки зданий уже не портили пейзаж (вписались, заплелись — кто ветками, кто лозунгами), дворники работали на совесть даже вечером, самые опасные дыры на тротуарах были окружены предупреждающими табличками… Но Ирина с непривычки наверняка имела другое видение. Хотя ей сейчас, наверное, было не до города. Как и Морскому, по-хорошему, должно было бы быть вовсе не до размышлений о бывшей жене.

Кстати, свою значимость в деле об убийстве Ирининого мужа Морской преувеличил. То ли ради красного словца, то ли из желания подчеркнуть собственную важность в глазах жены и тещи — само как-то вышло. Вообще-то он не думал, что его в чем-то подозревают. О своих сегодняшних перемещениях по городу Морской перед милицией отчитался, и проверить его слова с точностью до минуты не представляло труда. А в отделение для повторной дачи показаний его позвали, скорее, просто из-за плохого характера Николая Горленко, которому захотелось продемонстрировать свое всемогущество.

Впрочем, и сам Морской тоже вел себя безобразно.

В первые минуты, пока Ирина рыдала и пыталась что-то объяснять, он был в шоке, понимая только, что нужно спровадить Ларочку подальше от сомнительных обстоятельств, пока дежурящий у входа милиционер ею не заинтересовался. Дочь оценила риски верно и, то и дело оглядываясь и как бы спрашивая взглядом, не нужно ли ей вернуться, все же двинулась прочь по Сумской. Потом Ирину увели. Морской топтался у ступенек, совсем не понимая, чем можно пригодиться. Когда приехала скорая, из подвальчика вывели всхлипывающую и сгорбившуюся — то ли от горя, то ли от тяжести невесть откуда взявшегося толстого, но дырявого верблюжьего одеяла — бледную черноволосую даму с перепачканным от потекшей косметики лицом. Выходящая за ней Ирина явно хотела подойти к Морскому, но некто в штатском, почтительно склонившись, прошептал ей что-то, указывая на карету скорой помощи, и Ирина пошла туда.

Краснощекая медсестра, считая, видимо, что чем громче говоришь, тем понятнее твоя речь зарубежным гостям, кричала на пол-улицы: — Не волнуйтесь, гражданочки! Пройдемте! Если все будет хорошо, то вечером уже будете в гостинице!

Ирина о чем-то с ней поговорила вполне спокойно, махнула рукой Морскому и села в машину.

Потом опять царила суматоха:

— Гражданке снова нужно в туалет! И дайте еще молока от отравления! Хотя, боюсь, у жертвы от ушиба при падении случилось сотрясение! — кричала медичка.

Морской рванулся было спасать, но оказалось, речь не об Ирине, а о второй пострадавшей. Даму снова повели в булочную, но воспользоваться паузой для разговора с бывшей женой Морской не смог, поскольку его остановили два милиционера и, не представившись, принялись задавать одни и те же вопросы по нескольку раз, что-то записывать и бегать по очереди в булочную, для консультаций с начальством. Все это Морскому страшно не нравилось. И тут вдобавок из подвальчика вышел Горленко.

— Мне доложили, что ты тут, но вырваться сразу не смог — там черт-те что творится! — возбужденно сообщил он вместе приветствия, указывая на булочную. — Ничего себе совпаденьице. Ты, выходит, проходил мимо, и вот… Что думаешь? — Морской невразумительно пожал плечами, и Коля, со свойственной ему и в былые годы одержимостью и страстью к нелепым сравнениям, продолжил: — То-то и оно! История ясна, как валенок, но настолько дурна, что как-то в эту простоту не верится. Скажи? Сами напросились, сами подставились… Как нарочно! К тому же имя убийцы нам все равно неизвестно! Все просто, но для закрытия дела я должен буду поработать как волк…

Горленко принялся, чеканя слоги, излагать факты, а Морскому стало обидно. За двадцать лет тесной дружбы (точнее девятнадцать, ведь последний год никакого общения не было) он прекрасно изучил Колю и знал, что мыслительный процесс в этой буйной голове запускается лучше, если формулировать идеи вслух. А значит, будь на месте Владимира кто угодно другой, Коля точно так же делился бы сейчас мыслями, внимательно заглядывал в глаза и проверял реакцию.

— Не напомните, товарищ Горленко, почему мы с вами уже почти год не разговариваем? — не сдержавшись, перебил Морской.

Коля осекся и, кажется, тоже все вспомнив, разразился гневной тирадой:

— Черт! Как я не подумал, что вас и смерть мужа жены не отвлечет от собственной персоны? Но я отвечу! Мы разругались, потому что вы, — обращение на «вы» к особе своего пола в Колиной системе ценностей означало верх презрения, — вы назвали меня трусом и предателем. И главное, за что? — В его интонации проскочила детская обида. — За то, что я ответил честно на ваш вопрос и сообщил собственное мнение.

— Сообщили прилюдно! — как можно хладнокровнее безжалостно напомнил Морской. — К тому же мнение это удивительным образом совпало с безопасным мнением большинства!

— Что же тут удивительного? — окончательно завелся Горленко. — Глядя на белое, нормальный человек черным называть его не станет… И вообще! — Коля вдруг скис. — Короче, товарищ Морской, давайте временно забудем разногласия! Нам еще убийство раскрывать, а вы капризничаете….

Владимир внезапно увидел, как Горленко изменился за прошедший год. Нет, вроде бы все то же — бравый фронтовик, по сей день щеголяющий в военной гимнастерке, легенда угрозыска, окруженная восхищенными подчиненными, громадина, словно вырезанная скупящимся на изгибы монументалистом из камня… Но все же на лице теперь было полно морщин, и взгляд как будто тоже поменялся: уже не жег, а вроде как напряженно сверлил.

Морской был старше Коли на десять лет, а мудрее вроде бы на сто. Но сейчас, как ни странно, Горленко проявлял чудеса дипломатии, а старший товарищ, напротив, лез на рожон. Надо было взять себя в руки, но согласиться на перемирие Владимир не успел. Только собрался, как Коля обернулся к стоящему рядом мальчишке-милиционеру и буркнул:

— Все ясно. Вызовите товарища Морского к нам на завтра для дачи показаний. Сейчас он бесполезен. Расспросим, когда будем точно знать о чем.

Так, собственно, Морской и заработал вызов в отделение милиции.

Вспоминая это сейчас, он был собою недоволен, но что поделаешь…

В подобных рассуждениях Морской поднялся на второй этаж к Вериной двери и трижды ударил по кнопке звонка, которая, как назло, заела, из-за чего последние сигналы слились в один, и соседи, к которым нужно было звонить два раза, могли принять пришедшего на свой счет. К счастью, их не было дома.