К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Да, поскорее сообщите Джозефине хорошее известие.

Позже я пришел к ним на кухню, и мы все вместе, с Броккетами и Тимоти, выпили за их здоровье. Тимоти казался удивленным и даже расстроенным. Как же этот мальчик не любил перемен! Это беспокоило меня. Агнесса играла роль хозяйки, разливая вино, которое я попросил для такого случая принести из погреба, и даже Мартин смягчился до такой степени, что поцеловал Джозефину в щеку, хотя, наверное, заметил, как и я, что она при этом испуганно вздрогнула. Пока остальные весело болтали, управляющий стоял немного в стороне. Джозефина расплакалась, и молодой Браун прижал ее к себе. Она вытерла глаза и улыбнулась:

— Постараюсь не уподобиться тем женам, которые рыдают при всяком волнении.

— Я уверен, ты будешь самой лучшей и послушной супругой, — тихо сказал ее жених. — А я постараюсь быть лучшим на свете мужем.

Я улыбнулся. Я знал, что Джозефина — отнюдь не Тамазин, чей сильный характер требовал равных отношений с мужем, что порой вызывало неодобрение со стороны окружающих. Моя юная служанка была приучена безоговорочно подчиняться, и я с грустью подозревал, что любая другая роль показалась бы ей пугающей. Впрочем, у меня было чувство, что она станет хорошей матерью и что это может придать ей сил. И я провозгласил тост:

— Да будет ваш союз счастливым и благословленным многочисленным потомством!

Когда все подняли бокалы, Джозефина бросила на меня взгляд, полный счастья и благодарности, и я решил, что в конце концов все-таки напишу Гаю.

За мной пришли, как всегда, на рассвете. Я еще спал, но проснулся от громкого стука. Как был, в ночной рубашке, я встал и вышел из спальни, не испуганный, но разозленный: как смеет кто-то так настойчиво колошматить в дверь в столь ранний час? Подойдя к входной двери, я увидел там Мартина — как и я, он был в ночной рубашке и отодвигал засовы.

— Иду, иду! — раздраженно кричал он. — Хватит уже стучать, вы весь дом перебудите…

Управляющий осекся, открыв дверь и увидев Генри Лича, местного констебля, крепкого сложения мужчину на пятом десятке. Рядом с ним на фоне летнего рассвета вырисовывались двое помощников с дубинами. Когда я спустился, моя злоба сменилась страхом, и колени у меня задрожали. У констебля в руке была какая-то бумага. Раньше Лич всегда держался с должной почтительностью, кланялся, когда я проходил мимо по улице, но теперь строго нахмурился, поднеся эту бумагу к моим глазам. На сей раз яркая красная печать принадлежала не королеве Екатерине, а королю Генриху.

— Мастер Шардлейк, — официальным тоном произнес Лич, словно мы не были с ним знакомы.

— В чем дело?

Я смутно заметил у себя за спиной Агнессу и Джозефину, которых тоже подняли с постели ни свет ни заря, а потом из-за угла дома выбежал Тимоти, — наверное, он в этот момент ухаживал за лошадьми на конюшне. Мальчик застыл на месте, когда один из людей констебля бросил на него грозный взгляд. Я набрал в грудь побольше воздуха — чистого и свежего в это ясное летнее утро.

А Лич объявил:

— У меня приказ Тайного совета арестовать вас по обвинению в ереси. Вам надлежит предстать перед ними завтра, а до тех пор вы будете содержаться в Тауэре.

Констебль велел мне пойти одеться.

— Меня просили обыскать ваш дом на предмет запрещенных книг. Вот ордер, — добавил он, доставая второй документ.

— У меня нет таковых, — отозвался я.

— Я должен провести обыск.

Помощник Генри, державший Тимоти, ослабил свой захват, и совершенно неожиданно мальчик выскользнул у него из рук и, подбежав к констеблю, попытался выхватить ордер:

— Нет, нет! Это ложь! Мой хозяин — хороший человек!

Лич поднял документ над головой, так что Тимоти было не достать его, а помощник схватил его за ворот и слегка приподнял. Подросток стал задыхаться, и страж порядка снова опустил его на землю, продолжая крепко держать за локоть:

— Больше не делай этого, парень, а то задушу!

Я посмотрел на остальных своих слуг. Агнесса и Джозефина стояли, испуганно вытаращив глаза и ухватившись друг за друга.

— Я думала, охота на людей уже закончилась, — прошептала миссис Броккет.

Мартин безучастно смотрел перед собой.

Лич обратился ко мне:

— Я проведу обыск, пока вы одеваетесь.

Его тон оставался ровным, официальным и осуждающим, хотя я чувствовал, что ему не доставляет удовольствия унижать человека моего положения. Он избегал смотреть мне в глаза.

Я впустил констебля. По крайней мере, на этот счет у меня не было опасений: все запрещенные книги из последнего списка я сжег несколько недель назад, а никаких записей, связанных с поисками «Стенания грешницы», в доме не было. Констебль послал одного из своих людей проследить, как я одеваюсь. Когда я застегивал пуговицы и завязывал шнурки, мои пальцы дрожали. Я попытался успокоиться и подумать. Кто это сделал и зачем? Является ли это частью заговора против королевы Екатерины? Когда меня бросили в Тауэр пять лет назад по обвинению в измене, состряпанному Ричардом Ричем, меня выручил архиепископ Кранмер. Сможет ли королева помочь мне теперь? Я надел летний камзол, приготовленный, как обычно, Мартином с вечера, и шагнул за дверь.

Мои слуги по-прежнему стояли в прихожей — Джозефина обхватила руками плачущего Тимоти, и я инстинктивно обратился к ней, а не к эконому. Я сжал ее кисть и сказал:

— Немедленно пойди в дом Джека Барака и расскажи, что случилось. Помнишь, где это? Ты носила туда записки.

Руки девушки дрожали, но она совладала с собой.

— Будет сделано, сэр, сейчас же.

— Спасибо. — Я повернулся к констеблю, стараясь сохранить остатки достоинства. — Пошли, приятель. Как я понимаю, мы пойдем пешком.

— Да, — ответил Лич сурово, как будто я уже был признан виновным.

Тут подал голос Мартин Броккет — он заявил осуждающим тоном:

— Мастеру Шардлейку должно быть позволено ехать верхом. Джентльмена не положено вести по улицам Лондона, как обычного мещанина. Так не подобает.

Похоже, эконома больше заботило нарушение этикета, чем сам арест.

— Нам велено доставить арестованного пешком, — возразил Генри.

— Тут уж ничего не поделаешь, Мартин, — мягко сказал я и повернулся к Личу. — Вперед!

Мы шли по улицам. Слава богу, людей было мало, хотя они и смотрели испуганно, когда мы проходили мимо: впереди Генри в форме констебля, а по бокам — его здоровенные помощники с дубинами. Арест джентльмена, сержанта юстиции, случался нечасто, и было не вредно показать меня людям как напоминание, что все мы, невзирая на чины и положение, подчинены воле короля.

Мы вошли в Тауэр через главные ворота, и констебль оставил меня с двумя местными стражниками в красных мундирах. Лезвия их алебард были наточены, как бритва, а на отполированной стали шлемов сияло восходящее солнце. Мне вспомнился спазм страха, который я испытал, когда явился сюда несколько недель назад вместе с лордом Парром на встречу с Эдмундом Уолсингемом. Теперь мне снова выпала участь, столь пугавшая всех, — прийти в Тауэр под конвоем в качестве узника. Когда меня вели через подстриженную лужайку внутреннего двора к Белой башне, земля словно бы качалась у меня под ногами. Вдали слышались рев и скуление — это в зверинце кормили животных.