К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Он признался вам, что убил отчима?

Коулсвин печально кивнул. Однако Коттерстоук услышал меня и, подняв голову, сказал с прежним выражением безысходности:

— Да, я убил его, человека, который ни в чем не был виноват, и теперь за это должен держать ответ перед Богом. Я скрывал правду от себя самого и от мира в течение сорока лет, обвинял во всем Изабель, но теперь тайна раскрыта, и мне придется расплачиваться за содеянное вместе с ней. Где-то в глубине души я всегда знал: возмездия не избежать.

— Мастер Коттерстоук, а что именно произошло много лет тому назад? — спросил я его.

Он помолчал, а потом тихо проговорил:

— Наш отец был добрым человеком. Мы с Изабель вечно ссорились, и мать это просто раздражало, но наш дорогой батюшка всегда улаживал ссоры, приводил нас в чувство. Он был для нас защитой и опорой. Когда он внезапно умер, мы страшно горевали, Изабель и я. — Эдвард повесил голову и замолк.

— А потом ваша мать снова вышла замуж? — поощрил его я.

— Да, совсем скоро, когда наш бедный отец не пролежал в могиле и года. — Теперь я расслышал в его голосе старую обиду. — А еще через несколько месяцев ее живот раздулся от нового ребенка. Она лебезила перед Питером Коттерстоуком, а на нас с Изабель не обращала никакого внимания. Как же мы ненавидели его! — Он посмотрел на меня. — У вас есть братья и сестры, сэр?

— Нет, но я видел семьи, разбитые ненавистью. Увы, слишком часто.

Эдвард печально покачал головой:

— Напрасно детей считают невинными — их души способны на такую низость, такую подлость… Мы не сомневались, что Питер Коттерстоук отдаст все своему родному ребенку, а нас лишит наследства. Хотя, признаться, у нас и не было на то никаких оснований. — Он покачал головой. — Мы начали с мелких пакостей: крали вещи отчима и уничтожали их. Иногда зачинщиком выступал я, иногда Изабель… Мы все больше наглели: сожгли в поле книгу, которая была дорога Питеру, и радостно плясали вокруг маленького костра, бросая в него листы один за другим. Мы были порочны, глубоко порочны…

— Вы были просто детьми, — сказал я.

Коттерстоук понуро посмотрел на меня:

— Мы пытались отравить Питера Коттерстоука. Не убить, тогда еще нет. Просто хотели, чтобы он заболел и помучился. И он заболел, причем довольно серьезно. Мы думали, что нас разоблачат, но отчим никогда нас не подозревал. — Он горестно покачал головой.

«А мать подозревала, — подумал я, — и следила за мужем. Но, увы, недостаточно внимательно».

Эдвард же продолжил своим монотонным голосом, без всякого выражения:

— Мы с Изабель всегда носили перед Питером маску, изображали этаких милых ребятишек, и он в простоте душевной принимал все за чистую монету. Мы хихикали, потешаясь над его наивностью. А потом у Изабель возникла мысль убить отчима. Чтобы спасти наше наследство и отомстить. За то, что обобрал нас, как мы убеждали себя. — Коттерстоук закрыл глаза. — И за то, что это был не наш дорогой отец, которого никто на свете не мог заменить.

По морщинистой щеке Эдварда скатилась слеза. Я подумал, что в том доме не осталось никакого напоминания об их родном отце, кроме старой картины на стене, не осталось никого, кому брат и сестра могли бы довериться, с кем могли бы поговорить. Некоторые дети заводят приятелей среди слуг, но я догадывался, что и Эдвард, и Изабель были не из таких. Они медленно, но верно доводили друг друга до своего рода безумия.

А Коттерстоук продолжал:

— Мы составляли всевозможные планы, как можно тайно убить отчима, но последовательно их отвергали. Я на самом деле верил, что это лишь своего рода игра, и не собирался на самом деле лишать Питера жизни, хотя Изабель, возможно, думала иначе. А потом, в тот день на причале… Я помню все в мельчайших подробностях: Питер Коттерстоук, смотрящий на воду на самом краю пристани; Изабель, шепчущая мне в ухо, что это наш шанс… Был самый прилив, а вода ледяная, и он не смог бы выкарабкаться. Потребовалось лишь слегка толкнуть его, а я был рослый мальчик, крупный для своих лет. — Эдвард опустил голову. — Странно, но только потом мы осознали, что наделали. Это было убийство. Изабель не растерялась и приняла руководство на себя: решила, что надо сказать, будто мы оставили отчима на причале.

— И никто не мог засвидетельствовать, что дело было не так, — заметил Филипп.

— А потом… потом мы узнали, что Питер вовсе не собирался лишать нас наследства. — Рассказчик спрятал лицо в ладонях, и теперь его голос был едва слышен. — Мама каким-то образом обо всем догадалась. После этого она не могла нас видеть и выставила из дома, как только представилась возможность. Ее не интересовала моя семья, внуки. А это завещание, что она написала… — Он умолк.

— Это была месть с ее стороны, — сказал я.

Коттерстоук кивнул:

— Да. Теперь я это понял. Я не думал, что Воуэлл догадывается, даже когда старик вдруг сильно разволновался в день экспертизы. Я был слеп, так долго был слеп… — Он вдруг сжал кулак и ударил себя по голове.

Я тихо проговорил:

— И все эти годы вы с Изабель обвиняли друг друга, потому что это было проще, чем признать правду.

Эдвард произнес упавшим голосом:

— Правду слишком трудно вынести.

— Все это время вы в некотором роде были в сговоре, но каждый уклонялся от своей доли вины.

Это выглядело настолько противоестественным, что у меня просто в голове не укладывалось.

— Когда все случилось, я обвинял Изабель в том, что она заставила меня сделать это, а она говорила, что никогда не верила, будто я действительно его столкну; думала, что мы просто ломали комедию, — рассказывал Коттерстоук. — Вскоре мы и вовсе прекратили общаться. Но грех был на нас обоих, хотя я скрывал его даже от глаз Господа, когда пришел к истинной вере. Но Он знал, и теперь этот арест стал моей карой.

Я ничего не ответил. По закону оба, и Эдвард, и Изабель, были виновны в убийстве. Признание любого из них приведет к повешению обоих, даже теперь, сорок лет спустя. Я подумал об их матери, подозревавшей сына и дочь все эти годы, но неспособной что-либо доказать и просто ненавидевшей родных детей, и глубоко вздохнул:

— Что вы теперь собираетесь делать, мастер Коттерстоук?

Эдвард покачал головой:

— Честно во всем признаюсь. Так велит Господь.

Я осторожно попытался возразить ему:

— Но вы же понимаете, что причина, по которой вы предстанете перед Тайным советом, не имеет ничего общего с вашим отчимом. Против нас выдвинуто обвинение в ереси. Если вы не говорили ничего неподобающего, то, возможно, вами и братом Коулсвином просто воспользовались, чтобы придраться ко мне.

Собеседник посмотрел на меня в искреннем недоумении:

— Я думал, этот арест каким-то образом касается… того, что мы сделали. Но не мог понять, при чем тут Тайный совет. — Он нахмурился. — А какое дело Тайному совету до вас, сэр?