Никлас Натт-о-Даг - 1795

Адрес он помнил. Улица и номер подъезда. Почти у самого берега. Постучал — сначала робко, потом посильнее. Слуга открыл дверь и тут же зажал нос.

— Чего тебе? — спросил гнусаво.

Элиаса бьет лихорадка, холодный пот заливает глаза.

— У меня есть кое-что на продажу. Важное.

Слуга повернулся на каблуках и ушел было, но вернулся, подозрительно глянул на посетителей и закрыл дверь.

Погладил девушку по плечу.

— Должен же найтись лекарь… ей можно вернуть красоту, она будет еще красивее, чем Клара. Подумаешь, французская болезнь! Ртуть, травы, притирания, ванны… они дадут мне сорок риксдалеров, может, и шестьдесят, откуда мне знать! Не смотри на меня так! — сипло выкрикнул он: показалось, что девушка глядит на него с укоризной, хотя ее взгляд, как и раньше, не выражал ровным счетом ничего. — Если уж расклеили нас по всему городу, не меньше сорока. Не знаю, что они от тебя хотят, но хуже, чем со мной, тебе точно не будет.

На лестнице послышался звук шагов. Элиаса качнуло, он оперся на шершавую штукатурку.

— Там, внутри, тепло. И пожрать тебе дадут… — Он с трудом пытался сохранить ясность мысли. — Хирург все это отрежет, а новое и красивое обязательно вырастет заново! Сам принц Фредрик обратит на нее внимание, и я буду жить… жить с мамой…

Дверь отворилась вновь, и он увидел очень странное лицо. Вроде бы улыбается, а вроде бы и нет. Элиас молча протянул ему бумажку, превратившуюся во влажный комок, чуть не в кашу. Две почти не различимые физиономии в тумане расплывшихся чернил.

Танец под луной продолжается. Кардель то и дело смаргивает заливающий глаза пот. Шаг вперед, вбок, отступить, к его удивлению, заметно подгибающиеся ноги пока слушаются. Краем глаза подмечает: они все еще не одни, в полутьме вспыхивают огоньки трубок. Заставляет себя не обращать внимания. Не приближаются — и ладно.

Удар плетью, как мушкетный выстрел над ухом. Еле увернулся. Другой обжег спину. Ринулся вперед, ткнул деревянным кулаком — мимо. Инстинктивно приподнял плечо, и вовремя: иначе тяжелый кулак Петтерссона угодил бы в скулу. Он снова выбросил левую руку с протезом. То, что на этот раз цель достигнута, подтвердилось мучительным вскриком.

Бой и в самом деле обрел ритм. Если посадить оркестр или по крайней мере пригласить спельмана [24] Скрипач на деревенских праздниках. — да, вполне мог бы сойти за неуклюжий, но все-таки танец. Обмен ударами — пауза, удар — отступить, успеть оценить результаты очередной короткой схватки. Кардель даже заскрипел зубами, проклиная несправедливость судьбы. В любой другой день, только не сегодня… Тело не слушается, движения неловкие — он не понимает, почему Петтерссон все еще с ним не покончил. Играет, как кошка с мышью… Ну нет, так легко он не сдастся. Сознание мутнеет, вся его безмерная сложность сведена в одно-единственное желание: сохранить свою жизнь за счет чужой. Что ж… в этом есть и свобода, хотя и странного свойства. Он уже стар для таких игр, но раньше… есть ли более справедливый путь решения смертельных споров? Не трусливый выстрел из укрытия, не слепое пушечное ядро. Никаких сомнений. Все, над чем еще вчера бы задумался, кажется простым и естественным. «Почему» и «зачем» — уже не имеют значения. Важно одно: «как». Кардель знает, что к лицу его приклеена издевательская ухмылка, но уже не понимает, чем она вызвана. Результат очередной судороги или оскал созданного для убийства хищника?

Нет, он еще не обречен. Он старается драться разумно и целесообразно. Никакой красоты в его тактике нет. Каждое движение рассчитано на минимальную затрату сил — что за разница, красиво оно или уродливо. Во флоте он не раз видел, как кадеты пытаются придать бою чуть ли не салонную привлекательность: правая рука на эфесе, нога грациозно выставлена вперед. Ничего, кроме отвращения, к этой дурацкой браваде, к кокетничанью со смертью он не испытывал. Извращенные игры сопляков. Они уверены, что гибель на войне красива и достойна. К тому же грозит кому угодно, только не им. Они никогда не видели, как самые стойкие плачут и зовут маму, пытаясь вправить в живот вывалившиеся кишки.

Жженье в ссадинах от ударов плети даже уместно: малая боль маскирует большую. И какой-то странный звук, будто кто-то всхлипывает. Может, он сам? Нет. Он не сразу понял: Петтер Петтерссон. Это еще что? Слезы застилают глаза, луна кажется ослепительно-яркой. Кардель сделал большой шаг вперед, оперся на правую ногу и с разворота, но почти вслепую ударил. Боль в культе такая, будто сунул в плавильную печь.

Петтерссон повержен, но и сам не удержался. Упал и сильно ударился коленом о камень. Главное — не сделать типичную ошибку, не поверить в победу слишком рано — это опасно для жизни. Такое уже бывало. Осторожно подполз поближе, навалился на Петтерссона и правой рукой нащупал пульс на шее. Да… пульс есть, но странный. Робкий, как призрак, заблудившийся в старинном замке. Грудью чувствует неровные толчки — все слабее и слабее, даже нелегко сразу определить, чье сердце бьется, его или Петтерссона. И когда толчки прекратились, когда остановилось движение крови, когда она начала густеть и сворачиваться в потерявших эластичность мертвых сосудах, из Карделя словно выпустили воздух. Он без сил упал на неподвижное тело. Ни дать ни взять — любовная пара после танцев. И лежал бы долго, не обращая внимания на жгучую и все усиливающуюся боль в ссадинах, оставленных плетью Петтерссона, если бы не прикосновение чьих-то пальцев. Он бессильно отмахнулся и тут же вспомнил. А мог бы и забыть… Глупость какая! Чуть не забыл, ради чего он затеял эту дуэль. Полез в карман куртки Петтерссона, нащупал по шороху лист бумаги. Смял письмо в комок, переложил в карман под кажущиеся оглушительными удары собственного сердца и медленно поднялся на ноги.

И тут же упал бы, если б его не подхватили и не увели прочь.

Не успел Эмиль появиться на Дворцовом взвозе, услышал за спиной топот ног.

— Господин Винге! Я как раз за вами. Еще одного нашли. Почти там же.

Запыхавшийся служка.

— Труп там и оставили, у церкви Якоба.

На кладбище уже стояли несколько человек. Какой-то незнакомый тип, виновато уставившийся себе в ноги, пастор в черном облачении — само собой. Двое могильщиков привычно отошли в сторону, поставили носилки на бок и присели передохнуть. Те же, что и тогда, в церкви Святого Юхана. Винге их запомнил. Вид у всех озябший, неудивительно в такой промозглый день. Незнакомец бледный, дрожит, глаз так ни разу и не поднял. Судя по всему, он и нашел труп и поднял тревогу.