Никлас Натт-о-Даг - 1795

Но не все так гладко — кто-то из бродяг схватился за нож и ранил одного из полицейских насмерть. Отмщения! Отмщения! К оружию! Честь корпуса поставлена на карту.

Тут-то и обнаружилась полная непрактичность положенных по форме сабель. Слишком длинны, бегать неудобно, бьют по бокам, надо все время придерживать рукой. Споткнуться о свое же парадное оружие и растянуться, всем на потеху, — пара пустяков, да еще и позора не оберешься. Полицейские посбрасывали оружие в кучу, оставили одного сторожить и начали выкорчевывать булыжники из брусчатки. Кто-то догадался: разрубил черемуховые обручи на бочке — результат превзошел все ожидания. Дубовых клепок хватило на две дюжины прочных дубинок. Уже через несколько минут переулки наполнили стоны избитых, тех, кто не успел улизнуть от града тяжелых ударов. Мужчины, женщины, дети — какая разница? Виновны все.

Гроза все еще далеко, где-то в шхерах. Сизое небо над морем то и дело разрывают молнии, доносится глухое ворчание грома, но дождь уже заметно усилился, а порывы ветра такие, что иной раз кажется, что струи летят параллельно земле и никогда не упадут. Дождь сильный, но довольно теплый, вряд ли ему под силу охладить безумие насилия, пыл возбужденных и охваченных жаждой мести стражников. Кровь на мостовых окрашивает ручьи в розовый цвет и исчезает.

По странному стечению обстоятельств Элиас, который, как и все беспризорники, всегда был прекрасно осведомлен о происходящих в Городе между мостами событиях, на этот раз оставался в неведении. Обычно он улавливал любую фальшивую ноту в многоголосой симфонии городских звуков и запахов. Босые подошвы ощущали даже малозаметные тектонические сдвиги, шестое, не имеющее названия чувство подсказывало: что-то не так. А сейчас уснул мертвым сном. Что еще могла предложить ему природа, чтобы пережить убийственное разочарование?

Проснулся от топота босых ног по мокрой мостовой и вздрогнул: весь его немалый опыт подсказывал неладное. Посмотрел на девушку: то ли спит, то ли нет; определить трудно. Глаза закрыты.

Привычно подобрался к заваленному окну, вылез наружу и тут же прижался к стене: чуть не сбили с ног. По переулку, круто поднимающемуся к большой площади, бегут люди. Шум адский: крики, стоны, топот, вой. Элиас изловчился и ухватил за ворот какого-то мальчишку, помладше его. По лбу того стекает кровь.

— Что происходит?

Тот попытался вырваться, но Элиас вцепился еще сильнее.

— Скажи, и отпущу!

— Их там… знать не знал, что их так много. Сосисок то есть. Прочесывают весь город. Если ничем не занят и дома своего нет, хватают. Говорят, кого схватили, волокут к Бирже и головы рубят. Прямо на месте.

— Что еще за сказки?!. — Элиас покосился на потоки стремящихся к заливу ручьев, серо-коричневых от скопившейся за жаркое и сухое лето пыли и грязи.

Мальчуган извернулся, вырвался и отбежал в сторону.

— Иди спроси сам, раз ты такой умник. Или стой и жди.

Элиас огляделся. Все подъезды заперты — горожане постарались обезопасить свои жилища от бродяг, а на нижних этажах даже ставни заперты. Зато повыше чуть не к каждому запылившемуся за лето окну прилипли любопытные физиономии. Он поднялся немного по переулку и издали увидел бело-голубые ряды сосисок и разбегающихся горожан. Бегом вернулся и юркнул в привычную лазейку.

С трудом поднял почти безжизненное тело девушки и потащил к лестнице. В подъезде наткнулись на беззубую старуху-консьержку. Та наградила их острым взглядом и криво усмехнулась:

— Ага… вот они и обнаружились, подвальные гости. Что ж… прощайте, золотые денечки. Ладно уж… дуйте отсюда, чертенята. И поспешите, если жить охота.

Старуха отперла заднюю дверь, и они оказались в переулке, по которому вода бежала с такой скоростью, что вполне могла бы крутить колеса мельницы.

Они тут же промокли до нитки — и он, и она. Элиас потащил ее к Слюссену. Последние дома, последний переулок.

Ловушка. Оба моста, и синий и красный, разведены, у каждого дежурят стражники и пальты. Дождь слишком силен, видно плохо, но представить себе, что там происходит, нетрудно: пальты вяжут несчастных и эскортируют кого куда. Женщин в Прядильный, мужчин — в исправительные дома. С обеих набережных Города между мостами, с Корабельной и с Монашеской, с Западной Большой и с Восточной Большой, с обеих Новых улиц, Большой и Малой, — отовсюду бегут люди. Бегут так, что понятно без слов — скрыться им негде. Мало того, даже суда, обычно зачаленные у пирсов, выведены на рейд и стоят на якорях. Моряки побросали работу и столпились у релингов — ничего удивительного. Такое не каждый день увидишь.

Крики, вопли, толкотня. Группка людей столпилась у мельницы, между наступающими из городских переулков преследователями и ожидающими у мостов пальтами. Уличные мальчишки носятся из стороны в сторону, им пока не изменила уверенность, что быстрые ноги и проворство выручат и на этот раз. Но и у них нет ни единого шанса.

Элиас, удерживая девушку за талию, прижался к шершавой стене дома. Здесь лило не так сильно, по крайней мере, пока капризный ветер не поменял направление. Он лихорадочно искал выход, заодно вслух проклиная самого себя: почему находчивость и сообразительность отказывают, когда в них самая большая необходимость?

Наступающие из переулков стражники все ближе. Поменялся ветер. Вместе с горстями дождевой воды в лицо ударил знакомый запах — и он сразу понял, что делать. Угасшая было надежда вспыхнула с новой силой. Он схватил девушку покрепче, они пересекли площадь и побежали к воде — пригнувшись, чтобы не заметили голубые мундиры у Рыцарского канала. Запах становился все сильнее.

Мушиный парламент. Как и все горожане, Элиас старался держаться подальше. Сюда приходят только бабы-ассенизаторы: шест на натруженных плечах, на шесте — бочка с содержимым выгребных ям. Какие только легенды не ходят в городе про Мушиный парламент… легенды и страшные истории: мол, злоумышленники прячут там трупы, а глисты вырастают до таких размеров, что им ничего не стоит, к примеру, задушить крысу или кошку, если те не проявят должной осторожности. Настоящие драконы. Глубина свалки — предмет вечных споров и обсуждений. Языческий истукан из дерьма, пять саженей в высоту и втрое больше в ширину. Кто-то говорит — все семь, другие не верят. В общем, идол говнопоклонников. Не раз Элиас слышал, как Мушиный парламент сравнивают с так и не поставленной конной статуей Густаву Адольфу на площади перед оперой. Говорят, у коня оказались слишком тонкие ноги. Будет позор на весь мир, если эти чересчур слабые ноги подломятся под тяжестью неудачливого короля. Не подпорки же ставить.

Но постамент соорудили. И теперь горожане хмыкают: зачем ставить еще один монумент человеческой тщете, когда один уже есть? — и показывают на юг, откуда при северном ветре доносится вонь человеческих выделений.