Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Несомненно, повтор этих слов объяснялся тем, что они были ему внушены призраком. Гаррик не смог ответить на простой вопрос и в состоянии стресса безотчетно вернулся к сомнамбулической фразе, которая ему лучше всего запомнилась.

Но как быть с голосом Линча, напевающим в темноте дома Гамильтонов? Если Вайолет в действительности не перешагивала порог этого дома, как она могла услышать странноватую песенку крысолова в задней комнате?

Мэтью отложил документы и допил чай, глядя из окна в сторону невольничьего квартала и темного пространства за ним. Проще всего было предположить, что участие Линча в этой истории приснилось девочке так же, как и все остальное. Однако исследование жилища крысолова показало, что он отнюдь не прост, скрывая свою подлинную сущность за кропотливо выстроенным невзрачным фасадом.

Линч был хорошо образован и безусловно хитер. Возможно ли, что он и являлся той самой призрачной рукой, которая направляла троицу свидетелей?

Но зачем? И как? С помощью какого колдовства Линч — или как там его настоящее имя — наслал на трех человек сходные видения и убедил их в том, что все ими увиденное происходило в действительности? Тут не обошлось без какой-то черной магии. Но не той, которую обычно приписывают Сатане, а магии, порождаемой извращенным и растленным человеческим умом. В то же время этот ум должен быть методичным и расчетливым — то есть этими качествами должен обладать Линч.

И все же Мэтью не мог понять, каким образом Линч — или кто-то другой — мог это сделать.

Подобные вещи — внедрение одинаковых фиктивных образов в сознание трех человек — казались абсолютно невозможными. И все же Мэтью был уверен, что именно так все и произошло.

Но какими могли быть мотивы? Зачем прилагать такие усилия — и так отчаянно рисковать — ради того, чтобы изобразить Рейчел прислужницей Дьявола? Нет, за этим определенно стояло нечто гораздо большее, чем просто желание замести следы после убийства преподобного Гроува и Дэниела Ховарта. Скорее напротив: сами эти убийства были совершены лишь для того, чтобы придать больше веса обвинениям против Рейчел.

Выходит, целью всего этого было создание ведьмовской угрозы, подумал Мэтью. Рейчел раздражала многих горожан еще до убийства Гроува. Ее смуглая красота никак не помогала завести подруг среди местных женщин, а ее португальская кровь напоминала фермерам об опасной близости испанских владений. Она была остра на язык, своевольна и бесстрашна, чем выводила из себя местных клуш, охраняющих подступы к церкви. Так что Рейчел изначально была самой подходящей кандидатурой на эту роль.

Мэтью отправил в рот еще одно печенье. Посмотрел на звезды, мерцавшие над океаном, и на огонек свечи за ламповым стеклом. Свет истины — вот в чем он нуждался, но достичь такого озарения было непросто.

Зачем кому-то понадобилось запугивать горожан ведьмой? Чего можно этим добиться? Навредить Бидвеллу? Неужели все это было устроено завистниками из Чарльз-Тауна, чтобы уничтожить Фаунт-Ройал, прежде чем он станет серьезным конкурентом их собственному городу?

Если так, означает ли это, что Уинстон с самого начала знал о невиновности Рейчел? Или, может, старейшины Чарльз-Тауна заслали сюда еще одного-двух лазутчиков, из предосторожности не уведомив об этом Уинстона?

К этому следовало добавить вопрос о загадочном землемере и о том, что могло лежать под слоем ила на дне озерца. Ему вдруг пришло в голову, что следующей ночью — когда погаснут все фонари, а последние гуляки разбредутся из таверны Ван Ганди — можно будет попробовать себя в качестве ныряльщика.

Хотя чай был достаточно крепким, он не помог снять накопившуюся усталость. Его мозг нуждался в отдыхе не меньше — а то и больше, — чем тело. Надо было лечь в постель и хорошенько выспаться, а уже поутру, на свежую голову, разобраться со своими подозрениями, оценить известные факты и определиться с дальнейшими поисками.

Мэтью справил нужду в ночной горшок, разделся и лег. Лампу он гасить не стал, поскольку мысль о призрачной руке и ее невероятных способностях как-то не располагала ко сну в кромешной тьме.

Он долго ворочался с боку на бок, а вместе с тем в его мозгу вращались раскаленные зубчатые колеса, способные продолжать в том же духе всю ночь напролет. Но ему все же удалось расслабиться и хоть немного поспать, благо в городе царила тишина, лишь изредка нарушаемая тявканьем какой-нибудь дворняги.

Мэтью проснулся на рассвете с первыми петухами, быстро натянул бриджи и сразу отправился проведать судью.

Вудворд еще спал, лежа на животе. Дыхание его было хриплым, но ровным. Мэтью беспокоило состояние волдырей на спине больного, и он осторожно поднял ночную рубашку, чтобы их осмотреть.

И тотчас об этом пожалел. Вздутия опали и превратились в уродливые черные синяки, а от красных пятен вокруг них под кожей разбегались кровавые прожилки, напоминая об истязаниях, которым подверглось тело судьи. Мэтью подумал, что эта процедура с горячими банками больше подходит для пыточной камеры, чем для больничной палаты. Он опустил рубашку Вудворда, потом смочил тряпицу в чаше с водой, стоявшей на камине, и начал удалять зеленые корочки засохшей слизи вокруг ноздрей судьи. Распухшее лицо Вудворда покрылось потом; от него исходил жар, как от раздуваемого мехами горна.

— Какой… — прошептал Вудворд, приоткрывая веки, — сегодня день?

— Четверг, сэр.

— Я должен… встать… и идти. Ты мне поможешь?

— Не думаю, что стоит вставать сейчас, сэр. Разве что ближе к вечеру.

— Глупости. Я… пропущу заседание… если не встану сейчас же.

Мэтью почувствовал себя так, будто его внутренности пронзило ледяное лезвие.

— Они все считают… что я пренебрегаю обязанностями, — продолжил Вудворд. — Они думают… я предпочел кружку рома… судейскому молотку. Да, я вчера видел Менденхолла. Этого фанфарона. Он смеялся надо мной… прикрыв рот ладонью. Какой, говоришь, нынче день?

— Четверг, — негромко повторил Мэтью.

— У меня сегодня… дело о краже. С утра. Где мои башмаки?

— Сэр… должен вам сообщить… что сегодняшнее заседание отложено.

Вудворд помолчал.

— Отложено? — переспросил он затем.

— Да, сэр. Из-за плохой погоды.

Произнося это, он слышал веселый птичий щебет птиц в зарослях у источника.

— А-а, погода, — прошептал Вудворд. Его глаза под воспаленными веками так и не открылись полностью.

— В таком случае я останусь дома, — сказал он. — Растоплю камин… выпью подогретого рома.

— Да, сэр, так будет лучше всего.

Вудворд пробормотал еще что-то нечленораздельное, словно терял контроль уже и над своей речью, но затем произнес достаточно отчетливо: