Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Николас Пейн был тем самым бандитом, который убил моего старшего сына. Застрелил его при ограблении на Филадельфийском почтовом тракте, недалеко от Бостона, восемь лет назад. Мой мальчик после смертельного ранения прожил еще достаточно долго, чтобы описать этого человека… и сообщить, что сам он успел выхватить пистолет и прострелить ногу нападавшему. — Шилдс горько, зло улыбнулся. — Я всегда говорил ему не ездить по той дороге без заряженного пистолета под рукой. Да и сам пистолет… был моим подарком сыну ко дню рождения. Мой мальчик получил пулю в живот… С такой раной спасти его было невозможно. Ну а я… наверно, я тогда просто обезумел. И это длилось очень долго.

Забыв о том, что бокал пуст, Шилдс поднес его ко рту и попытался глотнуть вина, только тут осознав бесполезность попытки. Потом он сделал судорожный вдох и медленно выпустил воздух из легких. Все глаза были устремлены на него.

— Роберт… вы же знаете этих горе-констеблей в наших колониях. Ленивые, неумелые, просто тупые. Я понимал, что убийца легко может ускользнуть, а мне не будет покоя до того дня… когда его собственный отец познает ту же утрату, какая постигла меня. И я начал действовать. Первым делом… надо было найти врача, который занимался его раной. Пришлось облазить все пивнушки и бордели в Бостоне… но я его все-таки нашел. Если можно назвать врачом вечно пьяное ничтожество, пробавлявшееся пользованием шлюх. Он знал имя этого убийцы и его адрес. Более того… он недавно похоронил жену и маленькую дочь этого человека — первая умерла во время судорожного припадка, а вторая скончалась вскоре после того.

Шилдс опять вытер лицо платком; его рука дрожала.

— Я не испытывал жалости к Николасу Пейну. Ни малейшей. Я просто… хотел его уничтожить, как ранее он уничтожил частицу моей души. И я начал его преследовать. От одного места до другого. Сменялись деревни, поселки, города, снова деревни и так далее. Я шел по пятам, но настичь его никак не удавалось. Пока владелец конюшни в Чарльз-Тауне не сообщил мне, что он поменял там лошадей и сказал, куда направляется дальше. На все это у меня ушло восемь лет. — Он посмотрел в глаза Бидвеллу. — И знаете, что я понял в первый же час после того, как убил его?

Бидвелл не ответил. Он потерял дар речи.

— Я понял… что я также убил себя самого, еще восемь лет назад. Я оставил свою врачебную практику в Бостоне, покинул жену и моего второго сына… которые нуждались во мне больше, чем когда-либо. Я бросил их ради того, чтобы убить человека, и так уже во многих смыслах мертвого. А когда это было сделано… я не ощутил никакой гордости. Оказалось, что мне нечем гордиться. Однако он был мертв. Истек кровью, как до того истекало кровью мое сердце. Но ужаснее всего… ужаснее всего, Роберт… была настигшая меня мысль… что Николас был уже не тем человеком, который тогда спустил курок. Мне хотелось видеть в нем хладнокровного убийцу… но он совсем не был таковым. А я в целом остался тем, кем был всегда. Только хуже, намного хуже прежнего себя.

Доктор прикрыл глаза и запрокинул голову.

— Я готов расплатиться за содеянное, — тихо произнес он. — Какой бы ни была расплата. Со мной все кончено, Роберт. Бесповоротно.

— С этим я не согласен, сэр, — сказал Мэтью. — Ваши дела в этом мире не закончены, пока жив судья Вудворд, и вы должны облегчить его последние часы.

Произнести такие слова для Мэтью было все равно что вонзить себе в горло кинжал, однако это было правдой. Состояние судьи резко ухудшилось в то самое утро, когда Мэтью покинул город, и сейчас уже было ужасающе ясно, что конец близок.

— Уверен, мы все высоко оценили вашу искренность и ваши чувства, но сейчас исполнение врачебного долга важнее вашей вины перед законом, какое бы решение насчет вас ни принял мистер Бидвелл в качестве главы этого города.

— Что? — Сильно побледневший за время исповеди доктора Бидвелл вздрогнул от неожиданности. — Вы перекладываете решение этого вопроса на меня?

— Я не мировой судья, сэр. Как вы часто — и с изрядной долей перца — мне напоминали, я всего-навсего писарь.

— Проклятье! — выдохнул Бидвелл. — Этого мне еще не хватало!

— Проклятие и спасение напоминают двух братьев-близнецов на развилке дорог, и разница лишь в том, кто из них в какую сторону пойдет. Не сомневаюсь, что в нужный момент вы поймете, какой путь является верным. А теперь, если нет возражений, давайте продолжим. — Он повернулся к учителю. — Мистер Джонстон, не могли бы вы прочесть молитву Господню?

Джонстон устремил на него пристальный взгляд.

— Можно спросить, в чем цель всего этого, Мэтью? Выявить среди нас колдуна, если кто-то не сможет произнести молитву?

— Да, вы правильно рассуждаете, сэр.

— Это же просто смешно! Тогда, следуя этой нелепой логике, Роберт Бидвелл уже выдал себя отказом!

— Как я сказал, к мистеру Бидвеллу мы еще вернемся и дадим ему возможность исправиться. А сейчас я прошу вас прочесть молитву.

Джонстон саркастически хмыкнул:

— Мэтью, вы же не настолько глупы! Что за игру вы ведете?

— Уверяю вас, это не игра. Так вы отказываетесь прочесть молитву?

— А если откажусь, вы изобличите меня как колдуна? И тогда вы получите сразу двух колдунов в одной комнате?

Он покачал головой, как будто сожалея о случившемся у Мэтью помрачении ума.

— Так и быть, я избавлю вас от этого тягостного беспокойства. — Он посмотрел Мэтью в глаза. — Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси…

— Минутку! — Мэтью, подняв указательный палец, постучал им по своей нижней губе. — В вашем случае, мистер Джонстон, — я к тому, что вы ученый джентльмен из Оксфорда, — будет правильным, если вы прочтете молитву Господню на языке учености, коим является латынь. Начните с начала, пожалуйста.

Тишина. Мертвая тишина.

Они в упор смотрели друг на друга, хитрый лис и секретарь мирового судьи.

— А, понимаю, — сказал Мэтью. — Вероятно, вы подзабыли латынь. Но такие знания можно легко освежить, благо латынь всегда была важнейшим элементом оксфордского образования. Подобно судье Вудворду, вы должны были в совершенстве владеть латынью, чтобы иметь доступ в этот прославленный университет. Позвольте вам напомнить: Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum… ну а дальше продолжайте сами.

Тишина. Полная, мертвая тишина.

Вот ты и попался, подумал Мэтью. А вслух сказал:

— Вы ведь не знаете латыни, да? На самом деле вы не понимаете и не можете сказать ни слова на этом языке. Тогда объясните мне, как можно учиться в Оксфорде и получить статус педагога, при этом не владея латынью?

Глаза Джонстона превратились в узенькие щелочки.

— Что ж, я попробую сам найти этому приемлемое объяснение.