Валерий Введенский - Напиши себе некролог

— А ведь жертвуете вы собственной подругой напрасно, — продолжил Яблочков. — Мы и так знаем, кого вы снабжаете литературой: помощника присяжного поверенного Пискунова, учителя гимназии Проталинского, студента Каретного. Все они уже задержаны и скоро дадут на вас показания. Вкупе с заявлением Скляренко, что книжечки принадлежат вам, этого будет достаточно для предъявления обвинения. Может, пожалеете девицу? Она ведь вас любит.

— Если признаюсь, Надю отпустите?

— Признания маловато будет.

— А что вы хотите? Стукачом не стану.

— И не надо. Я ведь из сыскной, не из Охранки. Окажите нам услугу, и мы про вас забудем. Даже книжечки ваши не заберем.

Встреча Завьялова с Каретным состоялась через пару часов в том же ретираднике Петергофского вокзала, в котором неделю назад их подслушал Фрелих. Теперь вместе с ним в кабинке заперся Яблочков.

— Я тогда сдуру решил, что Каретный никакой не революционер, а обыкновенная «тетка», [80] Пассивный гомосексуалист. — признался Фрелих. — Кто еще, кроме них, встречается в сортирах?

— Тише, — прижал палец к губам Арсений Иванович, — кажется, кто-то идет.

В соседнюю кабинку, в которой прятался Завьялов, постучали условным стуком — три коротких удара, потом пауза, потом еще три раза. Михаил отпер щеколду, Каретный вошел, после коротких приветствий Леонид доложился:

— Евгений Тарусов все больше проникается нашими идеями.

— А его сестрица?

— Таня больше интересуется мной, нежели революцией. Но у нее добрая сострадательная душа. А вот Выговский…

— Это что за гусь?

— Помощник моего будущего тестя. Чуть меня не побил, когда я посоветовал ему «Катехизис» Бакунина. Удивительно! Десять лет назад был исключен из университета за участие в студенческих волнениях. Я думал, мы — единомышленники. Но, видимо, служба в сыскной его изменила.

— Он в сыскной служил? — дрогнувшим голосом переспросил Завьялов.

— Да, однако ушел оттуда в прошлом году. Не беспокойся, меня он не выдаст, я наплел ему, что революционных идей не разделяю, в особенности после чтения Бакунина. Выговский мне поверил.

— Все равно, поосторожней с ним. Полицейским доверять нельзя. Ты, кажется, говорил, что готов к настоящим делам.

— Да.

— Я сообщил старшим товарищам. Они согласны тебя испытать.

— Я сделаю все, что прикажешь.

— Сотни наших друзей томятся в тюрьмах и на каторгах. Чтобы облегчить их участь, нужны деньги. Много денег.

— Я понимаю. Как только мы с Таней поженимся, и я завладею ее приданым.

— Она ведь гимназистка.

— Да, но следующим летом закончит полный курс.

— А деньги нужны уже завтра.

— Увы, у меня ни копейки.

— Зато у эксплуататоров — их миллионы. И надо их изъять на пользу будущей революции.

— Как изъять?

— Ну как? Ограбить.

— Ты что? Предлагаешь мне пойти на большую дорогу?

— Ты уверял, что готов на все.

— Я… я же не думал, что придется кого-то грабить.

— Не кого-то, а врагов рабочего класса, буржуев, эксплуататоров, кровопийц, которые сами грабят народ, присваивают плоды его труда. Ты думал, «грабь награбленное» — лишь метафора, лозунг? Нет, это руководство к действию.

— Я даже не знаю. Должен подумать…

— Некогда думать. Если ты не готов, поручу другому. И тогда больше сюда не приходи. Наслаждайся своими миллионами. Выпусти-ка меня.

— Погоди, Завьялов. Я согласен. Но грабить не умею.

— Ничего в этом сложного нет. У одного из наших товарищей имеется дядя, очень богатый человек, который сколотил состояние на винных откупах и с тех пор живет на проценты с ценных бумаг и облигаций. Товарищ наш сам украсть у него не может, ведь дядюшка непременно подумает на него. Но если их украдут, когда товарищ будет сопровождать дядюшку в поездке в монастырь на богомолье, обвинить его в этом не смогут. Завтра они как раз уезжают на Соловки. Прислуга на эти две недели распущена по домам, в квартире никого не будет. Сверху над дядюшкой живет редактор одного журнала, его фамилия Сморгодин. Запомнил? Швейцару скажешь, что идешь к нему. Он не удивится, авторы к Сморгодину ходят по десять раз на дню. Поднимешься на второй этаж, отопрешь квартиру. В кабинете увидишь старинное бюро. Оно с секретом. Если нажать сверху на фигурку Купидона, откроется потайной ящик. В нем хранятся облигации. Заберешь их и принесешь мне. Встретимся здесь завтра в это же время. Держи ключи от квартиры.

Каретного скрутили на лестнице, когда он запирал дверь. При осмотре его портфеля в присутствии понятых было обнаружено облигаций на триста тысяч и огромный нож-тесак.

— Нож не мой, — закричал студент, когда Яблочков достал его из портфеля.

— А облигации твои?

Каретный не ответил.

Вернувшийся в квартиру хозяин, тот самый Лука Викентьевич, подручный Крутилина, посещавший под разными предлогами людей, ограбленных Жупиковыми, подтвердил, что облигации принадлежат ему, а хранил он их в потайном ящике своего бюро.

— А кто, кроме вас, знает об этом ящике, Лука Викентьевич? — спросил Яблочков.

— Никто! — пожал плечами Лука Викентьевич. — Только плотник, что его делал. Мой крепостной. Но он давно умер.

— Ну что, господин студент, — Арсений Иванович посмотрел в глаза Каретному, — рассказывайте, откуда узнали сию тайну, где раздобыли ключи от квартиры? И зачем вам понадобился тесак? Да не молчите вы! Ведь пойманы с поличным. Лучше назовите свое имя, фамилию, сословие и вероисповедание. Молчание ваше идет вам во вред. И выглядит глупо — мундир инженера-путейца за считаные часы позволит нам установить вашу самоличность.

— Я купил его на Сенной за пятерку.

— Зачем вы врете?

В карете для заключенных грабителя перевезли на Большую Морскую. Надзиратель уточнил у Яблочкова:

— В какую камеру определить?

— Пока не установим личность — в общую, пусть клопов покормит.

— Я — дворянин, — буркнул Каретный, до увлечения Чернышевским зачитывавшийся Крестовским и хорошо усвоивший из его произведений, что в общие камеры лучше не попадать.

— Так-то оно лучше. Может, и имя с фамилией назовете?

Каретный помотал головой. Пусть помучаются.

— Крутилин тебя ждет, — сообщил Арсению Ивановичу Фрелих.

Иван Дмитриевич в кабинете был не один — на стуле для посетителей гордо восседал довольный Лука Викентьевич:

— Как мы ловко студентика-то провели. Облигаций, считай, на пару тысяч было, остальное — резаная бумага.

— Держи причитающееся, — Крутилин протянул ему пять сотенных купюр.

— Благодарствую, Иван Дмитриевич. Всегда рад помочь.

— Знаю. Только теперь не мне, ему будешь помогать, — Крутилин ткнул пальцем на Яблочкова.

— В отставку собрались?

— Покамест нет. Но готовиться к ней надо загодя. Без спешки преемника в курс ввести, дела ему передать.