Борис Акунин - Дорога в Китеж

— Моя мать придумала, что нужно ветвить Тракт, — начал Ларцев, но увидел по лицам, что сказал непонятно. — Московско-Сибирский Тракт, его еще называют Большим или Великим, потому что он — единственная артерия, соединяющая запад и далекий восток России. Эта дорога тянется от Москвы до Верхнеудинска, а оттуда разделяется на две ветки. Одна идет на Нерчинск, другая на Кяхту, к китайской границе. И всё, никаких других ответвлений, вокруг только тайга. Матушка основала компанию, которая стала прокладывать дороги к окрестным населенным пунктам. Завела четыре артели лесорубов, две артели землекопов и еще одну паромщиков — налаживать речные переправы. Деньги собирала с жителей того места, куда тянула дорогу. Им же выгодно. Я начал с шестнадцати лет, перебывал на всех работах. Рубил просеки, корчевал пни, делал насыпи, рыл канавы, ставил мосты и прочее. Потом поднялся в десятники, далее — в счетоводы. Наконец, стал подрядчиком, провел три трассы от начала до конца, семьсот верст. И пришел к выводу, что грунтовые коммуникации для российского климата невыгодны. Осенью и весной, как ни трамбуй, всё раскисает. Зимой заваливает снегом. Да и летом движение слишком медленное. Необходимы рельсы, паровая тяга. Я выписал все имеющиеся книги про железные дороги. Мои герои — Стефенсон, Брунель и Гуч.

— Стефенсона знаю, он изобрел паровоз, — сказал Воронин. — А остальные двое кто?

Ларцев очень удивился — точно так же, как давеча Питовранов поразился, что сибиряк не слыхал об Александре Дюма.

— Вы не знаете Исамбарда Брунеля?! Того, что спроектировал тоннель под Темзой и был главным инженером «Грейт Вестерн Рейлвей»?! А Даниель Гуч — небывалый самородок. Он в двадцать лет стал суперинтендантом локомотивов! Я когда про это прочитал, мне тоже было двадцать лет. Думаю: у Гуча локомотивы, а у меня топоры с лопатами? Притом Англия не Россия. Там ни снегов, ни тысячеверстных расстояний. Но они кладут рельсы, а мы нет. Надо это и у нас поскорее наладить.

— У нас много что надо поскорее наладить, — едко заметил Воронин. — Вы полагаете, что нужнее всего рельсы?

— Нужнее всего рельсы, — подтвердил Ларцев. — Потому и статью написал.

— Так предприятием руководит ваша матушка? — мягко спросил Эжен, которому молодой человек понравился своей увлеченностью. — Замечательная, должно быть, особа.

— Нет, предприятием уже полтора года управляю я. После того, как погибли родители. Была гроза, молния ударила в паром. Убила всех, кто на нем был. И людей, и лошадей.

Сказано это было безо всякой чувствительности, просто как факт.

— Ах, какое несчастье! — воскликнул Воронцов. — Примите наши соболезнования.

— Тут нечему соболезновать, — отвечал Ларцев. — Моя мать в жизни боялась только того, что она помрет, а отец останется один. Или наоборот. Такой смерти она была бы рада: вместе, в единый миг, без страха и страданий.

— Да, от молнии — это красивая смерть, — признал склонный к романтизму Эжен.

Сибиряк, однако, с подобным суждением не согласился.

— Ничего красивого. Видал я убитых молнией — обугленные, как головешки. Правда, отца с матерью не нашли. Их река унесла. — И безо всякой паузы: — А где тут отхожее место?

Пока Ларцев отсутствовал, друзья его обсудили.

— Каков вам мой парень? — горделиво спросил Питовранов.

— Очень хорош, — признал Эжен.

Вика сказал:

— На мой вкус простоват и диковат. Но да, занятный.

Когда подали доведенное до правильной кондиции шампанское, Ларцев сначала отказался его пить, но Мишель сказал, что на кону два семейных счастья, и предложил брудершафт, отказываться от которого — смертельная обида. Обижать столичных людей, к тому же причастных к почтенному журналу, провинциал не решился и выпил первое в своей жизни вино.

Глядя на физиономию сосредоточенно прислушивающегося к себе юноши, Питовранов прыснул. Засмеялись и остальные.

— Ну, каковы ощущения? Как после первого поцелуя?

— Про это не знаю. У нас в Сибири обходятся без поцелуев, — медленно произнес Ларцев. — А ощущение странное. Будто щекотка в мозгу. И хочется сделать что-нибудь, чего я никогда не делаю.

Признание было встречено взрывом еще более веселого смеха. Трое мушкетеров резво опрокинули и по второму бокалу, и по третьему, но Адриан Дмитриевич больше ничего не пил и к закускам не прикасался, лишь прислушивался к разговору, да поглядывал вокруг своими прищуренными немигающими глазами. Время от времени мотал головой и хватался за виски, словно пытался поймать колобродящий внутри дурман.

На третьей бутылке у Эжена начал заплетаться язык. Граф всегда пьянел быстрее приятелей, а нынче от счастья захмелел вдвойне. Он потребовал, чтобы выпили за Лидию Львовну, позабыв, что такой тост уже был.

Приятели спорить не стали, выпили. Но тогда для восстановления справедливости пришлось снова поднимать бокалы за Корнелию Львовну. Мишель попробовал соблазнить Ларцева тостом за рельсы и паровозы, но тот только икнул.

Скоро пришлось перейти на крик, потому что оркестр заиграл мазурку, и по паркету заскакали, затопотали веселые пары.

В перерывах между танцами на сцене показывали дивертисмент.

Сначала подозрительно курносый индус глотал языки пламени. Потом началось представление «Новый Вильгельм Телль». Человек с большими усами и мохнатыми бровями стал кидать ножи в деву, наряженную пажом. Публика смотрела внимательно — не столько на втыкающиеся в деревянный щит ножи, сколько на пышные формы девы, затянутой в тонкое трико.

— Я бы такой тоже закинул, — мечтательно сказал Михаил Гаврилович.

— После тоста о Лидии Львовне попрошу от подобных реплик вз…воздержаться, — запротестовал Воронцов, не сразу справившись с трудным словом.

Вдруг ударила барабанная дробь. Дева завизжала, закрыла ладонями глаза. Новый Вильгельм Телль торжественно водрузил ей на темя яблоко, отступил на десять шагов и, зловеще гримасничая, вынул из-за пояса большой дуэльный пистолет.

Барабан умолк. Зрители заинтересованно притихли.

Ба-бах! Слегка качнулась люстра над сценой. Стрелок переосторожничал — пуля ударила в щит на вершок выше яблока.

Пока Вильгельм Телль перезаряжал свое оружие, снова зарокотал барабан. Дева стояла неподвижно, воздев очи к потолку и молитвенно сложив руки.

— А смешно будет, если усатый влепит этой шалаве заряд прямо в лоб, — заметил жестокосердный Арамис.

— После тоста о Лидии Львовне попрошу от подобных реплик воз-дер-жаться, — повторил Эжен. Его голова клонилась на грудь.

Вдруг оба подпрыгнули, а Мишель уронил с вилки соленый рыжик.

Прямо над столом полыхнула вспышка и прокатился грохот.

Это Адриан Дмитриевич выпалил из маленького пистолета, неизвестно откуда появившегося в его руке.