Борис Акунин - Дорога в Китеж

Яблоко слетело с головы актерки, в зале закричали и завизжали. Выстрел был поразительный, по меньшей мере с двадцати пяти шагов.

— Ты свихнулся?! — заорал оглушенный Питовранов.

— Откуда у тебя пистолет? — спросил Воронин.

Воронцов же ничего не сказал, потому что не очень доверял своему зрению. Он видел не одного, а двух Ларцевых.

Адриан Дмитриевич ответил сначала Вике:

— Пистолет у меня всегда в кобуре на спине. Он называется «заспинник». Видите?

Встал и повернулся, показывая прорезь посередине широкого сюртука.

— Браво! Козырной выстрел! — закричали в зале, многие зааплодировали.

Ларцев немного покачнулся.

— Да, — обратился он теперь к Мишелю. — Думаю, я немного свихнулся. Это от вина. Вдруг ужасно захотелось выстрелить. И я выстрелил.

— Но ты же мог ее убить!

— Никак не мог. Я с такого расстояния по прыгающей белке попадаю.

Он посмотрел на хлопающую публику и нахмурился.

— Я выйду…

И пошел вон из зала, провожаемый криками.

— Мда, — качнул головой Арамис. — Я ошибся. Он не диковат, а самый настоящий дикарь.

Вернулся Ларцев нескоро, с мокрыми волосами и бледной физиономией, но совершенно трезвый.

— Даю в вашем присутствии честное слово, что больше никогда в жизни не притронусь к вину.

— А я притронусь. Прямо сейчас, — сказал на это граф и тут же исполнил свое намерение.

Ко времени, когда друзья собрались уходить, Воронцов уже не стоял на ногах. Его попробовали вести, но не получилось. Евгений Николаевич не противился и даже ласково всем улыбался, но решительно не желал сделать ни единого шага, а выражал явное намерение прилечь где-нибудь, хоть бы даже на полу, и уснуть.

— Придется тащить его сиятельство на руках, — вздохнул Портос. — Будем меняться. Берите его. Я пойду впереди, надо же светить.

Уходящим гостям давали стеклянный фонарь со свечой, который потом надо было оставить на стоянке для экипажей. Правда, ночь выдалась ясная. Светило почти не пряталось за облаками. Монументальная лужа сияла и переливалась, будто парчовая риза.

Идти решили снова кладбищем. Тащить его сиятельство в обход лужи было далеко и лень.

Через ограду бесчувственное тело перекинули попросту, без церемоний, благо с той стороны находился недотаявший сугроб. Подобрали, понесли за руки и за ноги. Голова побалтывалась туда-сюда, но блаженному сну Эжена это не мешало.

Питовранов после шести бутылок шампанского пребывал в игривом настроении. Припомнив, как отпевал покойников родитель, Мишель покачивал фонарем, словно кадилом, и гнусаво тянул: «Помози новопреставленному рабу Твоему Евгению прейти страшный и неведомый оный путь…». В самых трогательных местах поворачивался к новопреставленному рабу Евгению и шел спиной вперед.

Кряхтевшие от тяжести Вика с Адрианом были согнуты в три погибели, поэтому толком не разглядели, что произошло. Но молитвословие оборвалось, раздался сочный треск, фонарь отлетел в сторону и погас. Рухнул и Питовранов. Повалился ничком, застыл.

— Ты что, споткнулся? — распрямился Воронин и вдруг разжал руки. То же сделал и Ларцев.

Евгений Николаевич бухнулся на дорожку, недовольно буркнул что-то, но не проснулся.

Вместо Мишеля впереди стоял кто-то широкий, приземистый, в полушубке. Помахивал топором. Должно быть, выскочил из-за куста и с размаху ударил Питовранова обухом по затылку. Рядом появился еще один силуэт. Потом третий. Четвертый.

— Чё встали? — сипло сказал тот, что с топором. — Валите их. После в воду кинем.

— Господин Тяпа, я полагаю? — спросил Виктор Аполлонович, стараясь, чтоб не задрожал голос. — Вам ведь нужны деньги? Берите и уходите, а валить нас необязательно.

Предполагаемый Тяпа ничего не ответил, неторопливо двинулся к Воронину, отводя руку с топором назад. Остальные — тоже молча — стали заходить справа и слева.

— Зря ты, Адриан, разрядил свой заспинник, — тоскливо произнес Вика, пятясь. — Он бы сейчас весьма пригодился.

Ларцев остался там, где был.

— Ничего, — сказал он. — У меня еще подрукавник есть.

И выдернул что-то из рукава. Луна уронила искру на тонкое, длинное лезвие.

— Эвона ты как… — прохрипел Тяпа и скакнул к Ларцеву.

Но оказалось, что сибиряк умеет прыгать еще проворней. Топор со свистом рассек пустой воздух, а Ларцев выкинул вперед руку и воткнул бандиту клинок прямо в глаз, по самую рукоятку. Тут же выдернул, пригнулся, налетел на другого разбойника, всадил ему нож ниже подбородка да с силой толкнул в грудь.

Развернулся к двум остальным, но те связываться с быстрым, как рысь, противником не стали, а кинулись прочь — напролом, продираясь через кладбищенские заросли и перепрыгивая через могилы.

Вика застыл в полном остолбенении. У него отвисла челюсть и никак не желала вернуться на место, будто задеревенела. Всё произошло с какой-то сверхъестественной быстротой.

Ларцев же нагнулся над Мишелем, снял с него шапку, осторожно ощупал голову.

Раздался стон.

— Удивительно, — сказал Адриан Дмитриевич. — Какова толщина черепных костей! От такого удара только шишка.

Голос был всегдашний, без каких-либо признаков волнения.

Питовранов зашевелился, сел, потер глаза. С недоумением уставился на два трупа — у одного вместо левого глаза булькающая черной жижей яма, у другого из-под бороды толчками пульсирует кровь.

— Кто это? — пролепетал Михаил Гаврилович. — И почему так болит голова?

— Голова болит от шишки, — объяснил Вика. — Вон тот, без глаза, — каторжник Тяпа. Он тебя тяпнул топором по голове. А Тяпу, в свою очередь, прикончил твой постоялец. И второго — тоже.

— Как прикончил? — тупо спросил Питовранов. — Совсем? Насмерть?

— Да. С удивительной легкостью. Чик, чик — и готово.

Они понаблюдали, как Ларцев втыкает окровавленный клинок в землю, потом тщательно вытирает лезвие об одежду мертвеца и аккуратно сует нож в рукавный чехол.

— Вы чего так смотрите? — спросил он, заметив, с каким выражением уставились на него приятели.

— Ты только что убил двух человек, и как с гуся вода. Это, хм, странно, — кашлянув, пробормотал Мишель.

Брови молодого человека озадаченно приподнялись.

— Что ж странного? В природе все время кто-то кого-то убивает, чтобы сожрать или защититься.

— Жрать Тяпу мы, пожалуй, не будем, — сказал Виктор Аполлонович, который вдруг ощутил невероятное наслаждение жизнью: и луной, и ночной свежестью, и даже промокшими штиблетами. — А ты, Мишель, чем изображать гуманиста, лучше скажи Адриану спасибо. Если бы не он, нас бы укокошили и кинули в воду. Вставай, хватит разлеживаться. Можешь стоять?

— Вроде могу, — пропыхтел Питовранов, поднимаясь. — Черт, башка болит…

— Это потому что ты живой, — сиял улыбкой Вика. — У мертвецов башка не болит.