Борис Акунин - Просто Маса [с иллюстрациями]

— Чтобы добыть тебе золото, — печально кивнул Маса, зная: если она будет говорить с ним таким голосом и нежно касаться мизинцем, он сделает для этой Омфалы всё, что она пожелает. По-русски это называется «вьет из мужчины веревки», но в данном случае больше подходит английское выражение: «обматывает вокруг мизинца». О, как справедлива старинная пословица: от любви женщина умнеет, а мужчина глупеет.

— Дело не в тебе, — тихо сказала Мари ему на ухо. — Дело во мне. Я инвалидка. За то, что мои глаза стали видеть, я заплатила очень дорогую цену. Я потеряла прекрасный мир, существовавший в моем воображении. Там жили доблестные рыцари и сказочные принцы — писаные красавцы, в которых я влюблялась. Но, увидев мужчин наяву, я пришла в ужас. Эти грубые черты, торчащий кадык, пористая кожа, волоски из ноздрей. Брр-р. Никакой мужчина не может быть для меня объектом чувственного желания. Как можно такое желать? И пускать внутрь собственного тела? — Она содрогнулась, а Маса виновато отодвинулся. — Да и женщины немногим лучше. Люди невыносимы уродливы! Я даже на саму себя смотрюсь в зеркало только через опущенные ресницы, чтобы не затошнило.

Ах, как она сейчас была прекрасна, когда в голосе звучали слезы, и дрожало тонкое лицо!

«А если зажмуриться и представить, что я сказочный принц?» — хотел предложить Маса, но устыдился. Любовь не может быть односторонней, когда один на седьмом небе от счастья, а другой стиснул зубы и терпит. Лучше вообще никакой любви, чем такая.

— Значит, ты никогда не сможешь меня полюбить, — понурился он. — Я не буду больше тебе докучать. Обещаю…

Он повернул выключатель, чтобы не мучить ее видом своей пористой кожи и торчащего кадыка.

— Я буду любить тебя. Я же обещала. И сделаю это прямо сейчас, — сказал нежный голос. — Но по-другому. Не так, как все. Сними рубашку.

— Зачем? — насторожился Маса. Но снял.

— Ложись на живот. Расслабься…

Невесомые, но в то же время очень сильные пальцы пробежали по его спине и плечам, будто пианист коснулся клавиш. Каждое прикосновение было точным и в то же время они отличались одно от другого. Какие-то звенели, какие-то обжигали, какие-то холодили. Тело запело, словно музыкальный инструмент, на котором мастер исполняет волшебную мелодию. Иногда острые ноготки пробегали по позвоночнику стремительным арпеджио. Это был массаж, но такой, какого Масе никто никогда еще не делал. Он чувствовал себя облаком, летящим по небу над зелено-голубой землей.

— Разве это хуже, чем тыкаться янем в инь? — прошептала чудо-пианистка, наклонившись к самому его уху.

— Нет, это лучше… — промурлыкал блаженствующий небожитель. — Не останавливайся…

Так, счастливым, и уснул, сам того не заметив.

А назавтра, когда Маса открыл глаза, рядом никого не было. И мудренее вечера утро ему не показалось. Что делать с дальнейшей жизнью, было совершенно непонятно. Как любить такую женщину и любить ли? («Любить, любить!» — хором запели глупое сердце и жадное тело, но слушаться их не следовало). Как распутывать головоломный узел, заплетенный из стольких жестких нитей? И самое важное: как сохранить благородство во всей это неблагородной ситуации?

Но еще древним мудрецом сказано: «Если разум озадачен и молчит, жди знака от кармы». И Маса стал ждать знака. Умылся, сделал гимнастику, поколотил ногами боксерскую грушу и пошел завтракать. В большой комнате, она же кабинет, имелся шкафчик для провизии, а в нем соленые огурцы и сушки из эмигрантской лавки.

Но шкафчик оказался пуст. Одни крошки. Больших талантов для дедукции тут не требовалось. Всю провизию, конечно же, вчера слопал Момотаро, пока поджидал хозяина. Не Мари же. Японка русскую снедь и за еду бы не приняла. Если пустой шкафчик был знаком кармы, то вряд ли благоприятным, а главное ничего не подсказывающим.

Но скоро последовал второй, пока не понятный, но побуждающий к очевидному действию. В открытую форточку влетел камешек, щелкнул по самовару, из которого Маса иногда пил русский чай, и приземлился медведю на блюдо для визитных карточек.

Выглянув в окно, Маса увидел согнутого в три погибели метельщика, который усердно скреб мостовую. На скрип рамы не обернулся, но начал насвистывать. Мелодия была знакомая — «Не уходи, побудь со мною».

— Момотаро, что ты делаешь? Почему просто не позвонишь в дверь?

— А вдруг за домом следят? — не оборачиваясь, ответил метельщик. — Ступай за мной.

Он подобрал ведро, по-старчески засеменил прочь.

Пока плывем по течению кармы, сказал себе Маса. А там видно будет.

Он обулся, повязал галстук, нахлобучил котелок, поправил перед зеркалом воротнички, причесал щеточкой чаплинские усики. Вышел.

За это время ряженый метельщик успел дойти до угла. Слежки не было — это Маса установил сразу. Да и кто станет следить за лучшим другом полиции Токко и клана «Хиномару»? Разве что казаки атамана Семенова, но им спрятаться на японской улице трудновато.

— Эй, конспиратор! — крикнул Маса. — Подожди ты!

Догнал.

— Куда мы идем?

— Не идем, а едем, — ответил Кибальчич, отшвыривая ведро и метелку.

Пронзительно свистнул. Из-за угла выкатился рикша. За ним еще один.

— Все-таки — куда? И зачем нам две коляски?

— Туда, куда надо. Ты поедешь на одной коляске, я на другой. Для проверки — нет ли хвоста. Залезай!

Рикша крепко пожал руку, сказал:

— Какумэй бандзай! (Да здравствует революция!). Садись, товарищ.

Маса вспомнил вчерашнего возчика, который на мосту вывалил атамана. Конечно, рикши идеально подходят для большевистского подполья. Двужильные трудяги, привыкшие во всем полагаться только на себя и ненавидящие богачей, которые ездят на них верхом. Вездесущие, практически невидимые. Кто обращает внимание на рикшу?

Коляска покатила в сторону порта. В трущобном районе, который чудом уцелел во время землетрясения, жили докеры. Попетляв по узким, грязным улочкам, рикша высадил пассажира около длинного дощатого забора.

От денег отказался:

— Ты что, товарищ?

Сзади подошел Момотаро.

— Идем.

Повел какими-то замусоренными дворами, посекундно оглядываясь.

— Зачем мы сюда приехали?

— На тебя хочет посмотреть Большой Человек.

— Кто?

— Посол Союза Советских Социалистических Республик товарищ Копп. Ты сам ничего не говори, понял? Только если о чем-нибудь спросит.

— А что, может и не спросить? — удивился Маса. — Для чего ж тогда встречаться?

— Товарищ Копп — человек особенный. Ему достаточно на тебя посмотреть, — загадочно ответил Момотаро.

Проблуждав несколько минут между ветхими сараями, бельем на веревках и пахучими помойками, они оказались перед приземистым бараком. На крыльце сидели двое пролетариев, делали вид, будто лениво шлепают в карты, но на звук шагов одновременно и очень нелениво повернули головы. Кибальчичу молча кивнули, незнакомого человека обшарили взглядом.