Денис Попов - Точка слома

-Я повторяю требование отвечать односложно! – громко выкрикнул Прокурор. – Вы нарушаете порядок судебного заседания.

-Тишина в зале! – прокричал председатель. – Товарищ Прокурор, начинайте допрос!

-Подсудимый Павлюшин – своим злобным голосом, сдерживая жгучее желание ударить душегуба и изничтожить прямо тут, в зале суда, начал Прокурор – сообщите суду в кратком виде биографические данные, которые касаются вас.

-Родился в 1912 году в селе Пяткино Витебского уезда, образование – семь классов школы, четыре года ФЗУ, родители – мать хорошая женщина, отец – алкоголик, мать убил у меня на глазах, когда мне было 20 с лишним годов. Отец потом помер в лагерях. В начале 30-х служил в пехотных войсках, затем работал слесарем то в Витебске, то в окрестных поселках. Там женился на Ольге, которую собственноручно убил после возвращения с фронта.

-Расскажите поподробнее об этом убийстве. Это было ваше первое убийство?

-К сожалению, да.

-Почему к сожалению?

-Я слишком поздно понял необходимость спасения мира от людей, слишком поздно начал жить единственной полезной ныне жизнью – жизнью спасителя мира и очистителя его от таких ничтожеств, вроде тех, кто сидит сейчас в зале.

-Зачем вы убили вашу жену? Вами двигали бытовые мотивы?

-Тогда может и да, она дите от фрицев родила, но сейчас я считаю это убийство просто частью моей великой миссии спасителя.

-Убийца ты, а не спаситель! – загудел зал, не понимая, как над таким человеком вообще может идти суд – расстрелять и все.

-Тишина в зале! Товарищ Прокурор, продолжайте допрос! – громко скомандовал председатель.

-Итак, вы убили свою жену. Вы скрывали это убийство?

-Да, я хотел уехать из этого богом забытого места.

-Так вы оказались в Новосибирске?

-Да. Меня направили на паровозоремонтный завод.

-Когда это было?

-Конец 1944 года, незадолго до окончания моего лечения.

-Что с вами произошло?

-Мне осколок влетел в черепушку, пробил ее и мозг повредил. Врачи говорили, что чудом выжил. После этого часто болела голова, но это не мешало мне делать свою главную работу.

-Под этим мы понимаете систематические убийства?

-Очищения.

-Кто стал следующим убитым вами, после вашей жены?

-Вероятно, Льдов. Молодой идиот. Его было легко скинуть в пруд.

-Когда вы совершили следующее убийство?

-Точно не знаю, я не запоминаю дни. Где-то в первой половине ноября.

-Зачем вы уволились с завода?

-Работа на заводе как раз мешала мне делать мою главную работу.

-Почему вы не крали никаких предметов с мест совершения преступления, хотя находились в весьма тяжком материальном положении?

-Мне это было не интересно. Я спасал мир, а не обворовывал ничтожеств.

-Зачем вы отрубали и хранили части тела убитых, а именно их левые кисти? И зачем вы оставляли около каждого трупа одно лишь четверостишье из стихотворения пролетарского поэта Владимира Маяковского?

-Мне это доставляло удовольствие, неимоверное удовольствие. Словно мое подсознание диктовало мне это, я ему подчинялся и наслаждался.

-Сам процесс умерщвления доставлял вам удовольствие?

-Несомненно да. Это прекрасно – убивать, зная, что этим ты спасаешь весь мир.

-Вами двигали контрреволюционные побуждения?

-Я знал, что вы зададите этот вопрос. Если ваша страна «революционная», а в этой стране восхваляют и защищают ничтожеств, от которых я очищал нашу Землю, то да, я такую страну ненавижу.

-То есть вами двигали контрреволюционные побуждения?

-Следуя вашей логике, да, двигали.

-Сколько убийств вы совершили?

-Я же говорил, я не помню, у меня проблемы с памятью. Думаю, около двадцати, совсем немного.

В зале установилось молчание, которое, однако, вскоре прервал председатель, внимательно слушающий обоих.

–Товарищ Прокурор, у вас есть еще вопросы к подсудимому?

-Никак нет.

-Тогда мы приступаем к вызову свидетелей.

И началась кутерьма. Злобные рабочие, разгоряченные ужасом допроса Павлюшина, косились на него, вываливая всю свою злость.

-Недобросовестный работник!

-Сумасшедший, часто ведущий разговоры с самим собой!

-Замкнутый и одичавший!

–Приглашается свидетель Летов – громко объявил председатель.

Летов медленно поднялся и, видя сверлящий взгляд председателя, отвел свой взор в сторону Павлюшина. Тот смиренно сидел и улыбался, улыбался бесконечно долго и широко.

–Товарищи, я занимался делом подсудимого практически со дня его первого убийства в ноябре – сдавленно начал Летов – и могу сказать, что этот человек является воплощением самого ужасного, что я повидал за свой многолетний стаж работы в органах милиции. Он хладнокровно, без единой мысли о сострадании или жалости, без единой мысли о том, что убийство – это самый тяжкий грех, и грех вовсе не в религиозном смысле – парочка бабушек в зале нахмурили лица – а в смысле моральном, в смысле нравственном, систематически убивал ни в чем неповинных граждан. Я лично видел, как подсудимый застрелил и бросил на железнодорожных путях молодого и подающего надежды работника милиции – Скрябина, во время перестрелки в декабре подсудимый монотонно расстреливал из боевого оружия своих сограждан, тех, с кем несколько лет назад он шел воевать и из этого же оружия убивал врагов нашей Родины. Во время бесед после задержания подсудимый постоянно показывал свою человеконенавистническую натуру, открыто признавая, что хочет продолжать убивать, и что в случае, если он выйдет из стен тюрьмы, то убьет еще больше людей. Я считаю, что это исчадие крайне опасно и требую у суда высшей меры наказания для подсудимого Павлюшина.

Летов пошел к своему месту. Павлюшин громко усмехнулся ему в след – в этот момент он твердо решил, что когда суд его освободит и даст возможность убивать, Летов станет первым, от кого он «очистит землю». В зале же блестели глаза, полные слез, каменно смотрели лица рабочих и билось в предсмертной агонии лицо Горенштейна.

–Приглашается свидетель Горенштейн.

Горенштейн даже не взглянул на Павлюшина, хотя тот так ждал этого столкновения взглядов, так хотел усмехнутся ему в глаза, мысленно передать одну лишь фразу: «Я тебя победил».

–Товарищи, моя речь будет краткой – выдавливал Горенштейн. – Подсудимый действительно является крайне опасным субъектом и его необходимо уничтожить, ибо даже если мы назначим ему максимальный срок заключения – 25 лет, то он вполне сможет либо сбежать, либо пережить этот срок и, вернувшись, начать убивать вновь. Вся его жизнь – это смерть, все, что дает ему жить – это лишение жизни других. Смысл его мелочной жизни в том, чтобы отбирать жизни у других. Подсудимый зверски убил моего друга и товарища – Валентину Яковлеву, как когда-то фашистские изуверы убили всю мою семью. Раз мы судим и приговариваем к расстрелу фашистских преступников, то и этот человек, чьи преступные деяния не сильно отличаются от преступных деяний поверженных нами захватчиков, должен быть наказан со всей строгостью советского закона. Как и товарищ Летов требую для подсудимого высшей меры наказания.