Денис Попов - Точка слома

…И вот начался январь 1950-го. Новосибирск рос, а Первомайка готовилась к появлению первых мостовых в районе паровозоремонтного завода – дорожно-строительный трест готовился к этому еще интенсивнее.

В это же время Ошкин суетливо бегал в киоски каждое утро и говорил продавщице, которая при его виде уже сразу откладывала в сторону свежий выпуск «Правды» и пачку «Норда», чтобы она продала ему именно «Правду», а не «Советскую Сибирь». И вот все тянулось: конвойные постоянно докладывали о криках, стуках и вое, доносившемся из камеры Павлюшина; Горенштейн продолжал пить, что играло на руку Летову: ночью пьяный капитан просто не замечал того ужаса, который творился с его соседом. Кошмары, непрекращающаяся жажда крови, головные боли и тремор разъедали его все сильнее. Галлюцинации нападали уже и посереди бела дня, поэтому по всему отделению без остановки ходил один слух: «Летов сошел с ума окончательно». Кирвес, узнав об этом от Юлова, который пришел обработать порезанный ножницами палец, практически не удивился: как медик он давно это понял.

Упав на пол маленькой комнатки туалета, не так давно появившегося в здании подключенного к водопроводу райотдела (ходили слухи, что от необходимости ходить в уборную на другой конец двора, милиционеров спас лично Ошкин, предложив эту идею куда следует), Летов словно сжался в лепешку, начиная стучать грязными подошвами разваливающихся сапог по двери и что-то мычать. Невозможно было представить, что сейчас творится в его голове, но, вероятно, это к лучшему: картины многих из галлюцинаций и кошмаров бедного оперуполномоченного, вероятно, могли бы ужаснуть и бывалого следака.

Пока Летов боролся со своим расстройством, в отделение буквально ворвался радостный Ошкин, схвативший за плечо Белова и заведший его в свой кабинет.

«Сержант, свершилось! Быстро зови Кирвеса, Юлова и, ясен пень, Летова!» – задыхаясь от быстрой ходьбы и сжимая больную ногу приказал Ошкин.

Вскоре кабинет его наполнили удивленные и взволнованные товарищи. Лишь Летов, с мокрым и каменным лицом, да дико бегающими по комнате глазами, стоял словно истукан еще не до конца понимая происходящее.

–Товарищи! – весело начал Ошкин, надевая очки, – свершилось то, чего мы так ждали. В сегодняшнем номере «Правды», на первой полосе был размещен крайне важный для всех нас Указ Президиума! С сегодняшнего дня, с 13 января 1950 года – и Ошкин, опустив голову, начал чеканить слова со свеженькой газеты – в виду изъятия из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года об отмене смертной казни, допустить применение к изменникам Родины, шпионам, подрывникам-диверсантам смертной казни как высшей меры наказания – радостный подполковник поднял голову, сдернул с лица тугие очки и задумчиво пробормотал – наш Павлюшин, чей смерти желал бы любой уважающий себя Гражданин нашей великой страны, вполне попадает под понятие «изменника Родины» и «подрывника-диверсанта»: он, скрываясь от сотрудников милиции, неоднократно подвергал опасности жизни обычных граждан, совершая, по сути, террористические акты, сопровождающиеся убийством сотрудников нашей милиции, а также систематически совершал убийства гражданских лиц, вероятно, в контрреволюционных целях – на этих словах Ошкин скосил недовольную гримасу – было ясно, что исключительно «контрреволюционная» и «запугивающая» мотивация могла поставить Павлюшина к стенке – и, помимо этого, повреждал различную социалистическую собственность, в том числе и дорогостоящий автотранспорт. Соответственно, это уже две статьи Уголовного кодекса: 58 ч 8 и 58 ч 9. Сейчас мы должны в кратчайшие сроки доделать все необходимое для передачи дела в суд. Кирвес – перепечатывай свои рукописные отчеты, Юлов – доделай список фотографий, прилагаемых к делу, Летов – готовь выступление на суде. Я буду звонить Ладейникову.

Мысль о том, что Павлюшин будет расстрелян, сразу привела Летова в чувство. Мрачный и сонный Кирвес словно засиял от счастья, на каменном лице Юлова проступила улыбка, а Летов, не имея сил изменить свое выражение лица, радовался лишь внутри.

–Я же говорил, что нужно ждать – саркастически усмехнулся в трубку Ладейников – теперь вашего душегуба отправят куда надо. Как я и сказал, дело будет рассматривать областной суд. Готовь материалы. Главным его обвинением пусть идут статьи из раздела «контр-революционных преступлений», потом ставь статьи про убийства, но не вздумай шить ему 138-ю: запомни, этот урод всегда убивал умышленно. Судебное заседание будет закрытым, ни одна журналистская морда туда не попадет. Из твоих ребят пусть тоже как можно меньше людей будет на заседании. Обещаю присутствовать лично – бросил Ладейников и положил трубку.

Глава 22.

«И если это цена, то я не плачу эту дань»

--«Адаптация»

–Как вернули?! Когда?! – сжимая кулаки от боли в голове вопрошал Горенштейн.

-Сегодня в «Правде» напечатали, Веня – пробормотал Летов, бросая кепку на комод – скоро заседание.

Горенштейн долго сидел на кушетке в состоянии полного остолбенения и неспособности что-то сказать. Вчера он снова много выпил и человеческого в его образе осталось немного – опухшее и изъеденное морщинами лицо заросло щетиной, глаза потухли и напоминали умерший цветок, руки тряслись, а грязные волосы липко свисали вниз, закрывая большую ссадину на лбу, полученную при пьяном падении на стол. Летов же не сильно отличался от своего товарища: такие же грязные волосы, такие же часто трясущиеся руки, такие же вонючие и порванные одеяния, и лишь глаза, глаза отличались: они были не просто стеклянные, они были пугающие; они были похожи не на сгнившие в выгребной яме цветы, а на заморские цветки, съедающие всех, кто попадает в их поле зрения, те цветки, про которые где-то в библиотеке вычитал сын Юлова и боялся их больше, чем войны, о которой так неохотно рассказывали взрослые дяди, заходящие в гости к папе.

Итак, судебное заседание было назначено на 18 января 1950 года. Дело №1037 должна была рассматривать судебная коллегия по уголовным делам Новосибирского областного суда в составе Председателя: Константина Васильевича Сидоренкова и двух народных заседателей: Петра Родченко и Степана Ларнуина при секретаре капитане юстиции Борисновом Иване Родионовиче.

Утром 17 января, в последний день предварительного следствия, в камеру к Павлюшину заявились Летов с Ошкиным и Беловым, получив от Павлюшина отказ от защиты на суде, а также самую язвительную усмешку, которую только видывал Ошкин за свои двадцать с лишним лет работы в органах. Чистосердечное признание каким-то неведомым образом было получено в еще в декабре.

Запротоколировав отказ от защиты, в целом, беседа была закончена и все направились к выходу. Улыбающийся Павлюшин, видимо, до сих пор уверенный в том, что после суда будет помогать «очищать мир от людей», сидел на нарах, подставив свое грязное лицо к тусклому свету из двери.