Александр Арсаньев - Третье дело Карозиных

– Катерина Дмитриевна, вы мне только одно скажите, – попросил ее Фарапонов, – не бывали ли у вас в доме за последнее время какие-нибудь подозрительные личности? Ну, вот хотя бы кто из студентов вашего мужа? В студенческой среде, сами наверное, знаете, нередки вот такие вот, – он кивнул на письмо, лежащее сейчас на столике, – настроения. Ведь с чего-то же кто-то такое напридумывал. Дыма-то без огня, сами ведь знаете, не бывает.

– Нет, студентов не бывало, Никита Сергеевич не имеет такой привычки приглашать своих учеников в дом. – Но Катя задумалась. – Знаете что, был у нас один человек. Студент.

Небольшие карие глаза Фарапонова вспыхнули.

– Студент Училища живописи и ваяния. Я заказала ему портрет, он как раз через два дня и должен ко мне прийти на первый сеанс. А больше? – Катя покачала головой. – Нет, Денис Николаевич, больше никаких молодых людей, да и просто даже новых людей у нас не бывало.

– Художник? – прищурился подполковник. – Расскажите-ка о нем, Катерина Дмитриевна, поподробнее.

– Да я и сама мало что о нем знаю, – пожала плечами Катенька. – Просто увидала его работу у знакомых. У генеральши Морошкиной, мы с ее племянницей дружим, вот ее портрет и видала. Понравилось очень, узнала, что за художник такой, и решила заказать ему свой портрет. Он согласился, приехал, мы сговорились в цене, вот и все, Денис Николаевич, – заключила Катя, а потом спохватилась. – Да, зовут его Соколов Михаил Андреевич. Вот все, что мне о нем известно.

– Что ж, надо проверить его, – заметил Фарапонов. – Возможно, он у нас уже и числится среди неблагонадежных. Ну да со студентами со многими так. Далеко не все из тех, кого мы на заметке у себя держим, потом оказываются революционерами, – как-то утешительно говорил он. – Чаще так бывает, что оканчивают они учебу, покидают студенческие свои кружки, да и начинают вести нормальную человеческую жизнь. Атмосфера на них там, видать, влияет. Но этот, надо полагать, в Ляпинке живет? – Катя кивнула. – Да, туда просто так не сунешься. Ну да ничего, авось, что и придумаем.

Они помолчали, каждый увлеченный своими мыслями.

– Денис Николаевич, ведь вы же всерьез на меня не подумали, правда? – спросила Катя.

– Катерина Дмитриевна, если бы я вас не знал так, как знаю, – добродушно откликнулся подполковник. – И потом, ведь вы нам уже оказали, помнится, одну услугу…

Катя улыбнулась ему в ответ. Злосчастный Ковалев как раз и был «обезврежен» благодаря ей и подполковник при этом присутствовал. И тут Катя подумала, а не рассказать ли ему о том, что и сейчас они с Никитой взялись за дело, к которому, по всей видимости, имеет самое прямое касательство покойный господин Ковалев? Она даже почти решилась на это, но потом то соображение, что придется рассказывать и все остальное, Катю остановило. А сверток? Надо все-таки посмотреть, что в нем. И Катя решила отложить свой рассказ до времени, только проговорила:

– Денис Николаевич, к нам с Никитой обратились с одним деликатным делом. Можем ли мы рассчитывать, если потребуется, на вашу помощь?

– О, ну конечно же, Катерина Дмитриевна! – воскликнул подполковник. – Я всегда к вашим услугам. И знаете, что еще? Я рад, что мы с вами вот так поговорили. Если мне что-то станет известно про этого художника, ну, что-нибудь этакое, компрометирующее, то я вам непременно сообщу.

– Благодарю заранее, Денис Николаевич, – улыбнулась ему Катенька. – К тому же, сдается мне, что мы опять с вами делаем одно дело, но т-с-с… я пока не могу ничего более добавить, придется это несколько отложить. Вы меня извините? Тут сердечные дела замешаны, – добавила она таким тоном, которым и принято упоминать о таинственных «делах сердечных».

– Связаны словом? Что ж, – Фарапонов поднялся, чтобы откланяться. – Пусть будет так. И знайте, милая Катерина Дмитриевна, я полагаю вас и вашего супруга людьми, заслуживающими всяческого уважения и доверия. Забудемте это недоразумение? – он вложил в конверт письмо и положил его в карман. – Обещаю, что никто более не узнает о нем. К тому же, мне передали это письмо лично, и никто ни до меня, ни после меня его не читал.

– Спасибо вам, что вы вот так решили со мной объясниться, – Катенька тоже поднялась из кресла. – И я рада, что могу вами располагать при случае.

– Это завсегда, – заверил ее Фарапонов и поцеловал ручку. – Всего вам хорошего и не прощаюсь надолго, ибо смею рассчитывать на обмен полезною информацией. И все же, будьте внимательней и осторожней, Катерина Дмитриевна. Времена такие, что следует не только доверять, но и проверять, – он улыбнулся ей по-отечески и вышел из кабинета.

Катя села в кресло и задумалась. И было о чем.

Впрочем, следующие два дня после коронации Катерина Дмитриевна была весела, они были приглашены на бал в Дворянское собрание, который почтили своим присутствием Великие князья. А на другой день участвовали в городских гуляньях и окончили его посещением представления Императорского балета. Катя старалась не думать о том, что сказал ей Фарапонов, а таинственный сверток по-прежнему лежал нераспечатанным в ее бюро. В тот вечер, когда ее посетил подполковник, она долго не могла уснуть, но так и не решилась его распечатать и вообще постаралась отогнать от себя все мысли о нем. Она смалодушничала и сама это за собой откровенно признавала, но ей хотелось хотя бы на время забыть историю, в которую ее попытались втянуть, а может, уже и втянули вполне благополучно. Это выглядело по-детски, тем более что она отчего-то упрямо не желала никому, даже Никите, рассказывать об этом маленьком свертке. В конце концов она просто решила, что что-нибудь придумает после, потом, когда Соколов сам придет. Тогда она с ним объяснится. А сейчас ей просто хотелось кружиться в вальсе на балу и чувствовать беззаботное веселье.

Но вот настал день, когда веселье осталось позади, коронационные торжества окончились, Император с семьей отбыл в Нескучное, свою подмосковную резиденцию, а на улицах поубывало народу и уже не слышалась, как в предыдущие дни, музыка и пение. Москва возвращалась к своим неспешным будням.

Поутру Катя, проводив Никиту Сергеевича в университет, с особенной тщательностью причесалась и оделась в темно-зеленое платье, как они и договаривались с Соколовым.

В одиннадцать в дверь позвонили, и Катя, слыша треньканье звонка из малой гостиной, вдруг заволновалась. Она встала с кресла, прошлась по комнате, удивляясь и спрашивая себя, отчего же сердце забилось сильнее, отчего же она волнуется? Успокоить себя она пыталась мыслью о том, что во всем виноват злосчастный сверток, да еще и тем, что нынче у нее первый сеанс, а она никогда прежде не позировала.