Александр Арсаньев - Третье дело Карозиных

– О, в том, что я Его слабо люблю, ты права, – с мягкой улыбкой признал Карозин. – Иначе я бы, наверное, уже окончательно верил в свое счастье. А так все мне кажется, что это сон и что я вот-вот да и проснусь.

– А ты просто поверь, – с улыбкой попросила Катенька. – Просто поверь, что Он дал тебе такое счастье.

– Я попробую, – прошептал Никита Сергеевич и поцеловал свою жену.

Что же касается клада, то он на самом деле был обнаружен, и это обстоятельство невероятно удивило в первую очередь Карозина, который до последнего не верил в то, что такое все еще случается.

Клад был закопан в могиле, где, якобы, должна была быть похоронена та самая графская дочка. Но вот только никаких останков, что, в принципе, легко можно объяснить и тем, что прошло уж более полувека, обнаружено в могиле не было. Вместо этого в яме был найден небольшой ларец, доверху набитый золотыми екатерининскими червонцами. Правду сказать, не такой уж большое богатство выходило по нынешним ценам, но все-таки сам факт того, что предание не обмануло, удивлял.

Через пару недель Никита Сергеевич Карозин вполне оправился и на лето они с супругою, как обычно, уехали в деревню, к ее родным. Катенькин отец, господин Бекетов, все чаще и чаще прихварывал, и сестры все сильнее и сильнее беспокоились за него. Однако несмотря на это вполне понятное волнение летние месяцы, как обычно, прошли в неге и совершенно безнаказанном лентяйстве, среди природы и в окружении любимых людей. Маленький Коленька Аверин заметно за это лето подрос, буквально обожал свою тетушку, а Катенька смотрела на него с тихой печалью, моля Господа, чтобы и он, наконец, ниспослал ей счастье материнства.

Однако лето прошло незаметно и к сентябрю Карозины в сопровождении Аверина вернулись в Москву и тут уже узнали, что Наташа приняла постриг в одном из подмосковных монастырей. Узнали и о том, что Мельский уехал в Тамбов после этого известия. Узнали и о том, что Алексея Петровича Сульского повысили в звании, и то сказать, по заслугам, помог он им в прошлый раз преотлично.

И вот только в сентябре Катенька решилась навестить Анну Антоновну Васильеву, чувствуя себя все еще виноватой перед нею. Да и стыдясь немного за Никиту, ведь он рассказал ей о своей встрече с Васильевой. Однако волнения были напрасны – в Каретном Катю встретили и приняли более чем радушно и даже обласкали сверх всякой мерны, так что мир и дружба были восстановлены в полной мере. Прошлое оставили в прошлом и зажили заново, стараясь все-таки как можно реже вспоминать ту майскую историю, что оставила такой неприятный осадок.

– Знаешь, Никита, – сказала как-то Катенька своему супругу, когда они возвращались в воскресенье из церкви после поздней обедни, – а у меня что-то пропало желание заниматься расследованиями.

– Что я слышу?! – в непритворном, может, только слегка наигранном удивлении воскликнул Карозин и даже остановился. – И это говорит моя жена? Я не ослышался?

– Нет, ты не ослышался, – с улыбкой ответила она. – Не ослышался, Никита Сергеевич.

– Значит, что же, не расследуем более ничего? Ни в чем не участвуем и ни на что не соглашаемся? – уточнил он.

– Не расследуем, не участвуем и не соглашаемся, – подтвердила Катерина Дмитриевна. – Покончим с этим"

– Решено! – обрадованно подтвердил Карозин. – Никогда!

– Решено! – не без облегчения повторила Катерина Дмитриевна. – Никогда!

На том они и сошлись, решив даже, что по возвращении домой непременно поднимут тост за завершение собственной сыщицкой карьеры.

Сентябрь выдался на редкость удачным и шли они не спеша, наслаждаясь столь замечательной и не осенней еще даже какой-то погодой. Казалось, что время будто остановилось и замерло, а их собственная жизнь после этого утра непременно, непременно начнется как-то будто заново.

«Быть может, я, наконец, ношу под сердцем ребенка?» – спросила сама себя Катерина Дмитриевна, ощущая радость от утра и сладкой предчувствие чего-то нового, неизбежного и обязательно счастливого.

Так они дошли до своего скромного классического особнячка и поднялись на крыльцо, обмениваясь какими-то полушутливыми фразами, от который на душе у обоих становилось теплее и еще радостнее.

Им открыл Ефим, посмотрел на их улыбающиеся лица и улыбнулся сам. Карозин велел принести бутылку лучшего вина и бокалы.

– Одну минуту-с, – кивнул Ефим. – Тут вам письмо, Катерина Дмитриевна. Нарочный принес давеча. Просил лично и срочно.

– От кого бы это? – удивилась Катенька и, взяв конверт, взглянула на почерк. – Почерк мне не знаком, странно. – Она пожала плечами и прошла следом за мужем в малую гостиную.

Когда она вскрыла конверт и пробежала глазами его содержимое, ее миловидное личико омрачилось, взгляд стал серьезным, а на высоком чистом лбу залегла морщинка.

– Что там? – беспокойно спросил Никита Сергеевич. – Что-то неприятное?

– Сам прочти, – протянула она ему лист бумаги.

Никита Сергеевич прочел, посмотрел на свою жену, перечитал еще дважды и когда Ефим принес вино и бокалы, сказал только одну фразу:

– Отнеси обратно!

Ефим посмотрел на хозяев удивленно, но решил, что лучше уйти – сдвинутые брови Никиты Сергеевича ничего хорошего, как правило, не сулили, да и морщинка на лбу Катерины Дмитриевны – тоже.

– Что скажешь? – осторожно спросила Катенька.

– Как там говорят англичане? – усмехнулся он. – Никогда не говори «никогда»?