Линдсей Дэвис - Заговор патрициев, или Тени в бронзе

Должно быть, Елена сейчас не спала, но меня все еще не пускали. Я ушел, оставшись ни с чем, кроме воспоминаний о ее вчерашнем бледном лице.

Поскольку никто меня не любил, я пошел на скачки.

Я приехал туда в полдень; шла атлетика. Внешние своды цирка заполняли обычные сцены жалкой торговли — странный контраст с изысканностью картин и позолоченных декораций, украшавших рельефы и каменную кладку под аркадами. В трактирах и винных лавках пироги были чуть теплыми и жирными, а прохладительные напитки подавали в очень маленьких емкостях по цене вдвое большей, чем можно было бы купить на улице. Распутные женщины шумно привлекали клиентов, конкурируя с настойчивыми игроками за зрителей, которые продолжали прибывать.

Только я мог предпринять попытку поймать в ловушку преступника на самом большом стадионе Рима. Я вошел через ворота со стороны Авентина. Трибуна, где обычно сидел руководитель соревнований, находилась далеко слева от меня над въездными воротами, сверкающий императорский балкон — прямо передо мной напротив Палатинского холма, а часть стадиона с воротами для выезда победителя — вдалеке справа. Блестящие на солнце первые два яруса мраморных сидений к тому времени были обжигающе горячими, и даже во время обеденного перерыва меня приветствовал громкий шум.

В старые времена, когда мужчины и женщины сидели все вместе, как придется, а большой цирк был лучшим местом, чтобы завести новый роман, я не имел бы ни малейшего шанса найти когонибудь, не зная номера его места. Даже сейчас, после того, как по распоряжению Августа людей порядочно разделили, единственные ярусы, которые я точно мог пропустить, это те, что были выделены для женщин, мальчиков с их учителями или общин жрецов. Можно было поспорить, что Пертинакс не станет рисковать и занимать место на нижнем подиуме, где сенаторы узнали бы его. А учитывая, каким он был снобом, он также будет избегать верхней галереи, которую часто занимали низшие сословия и рабы. Даже в таких условиях цирк покрывал целую долину между Бычьим рынком и старыми Капенскими воротами; там могло поместиться четверть миллиона человек, не говоря уже о толпе помощников, которые были заняты тем, что носились тудасюда по важным поручениям, эдилах, следящих за поведением в толпе, карманниках и подстрекателях, не попадавшихся на глаза эдилам, продавцах духов и девушках с венками, и дегустаторах вина, и торговцах орехами.

Я начал с одного сектора, пробегая глазами толпу, а сам тем временем пробирался по проходу между первым и вторым из трех ярусов зрительских сидений. Изза того, что приходилось смотреть вбок, у меня скоро закружилась голова, и многочисленные лица слились в одно неразличимое расплывчатое пятно.

Невозможно найти иголку в стоге сена. Я спустился вниз по следующей лестнице обратно к аркадам, потом прошел мимо палаток и толпы проституток, показывая всем маленькую дощечку с рисунком Лария. Дойдя до той части стадиона, где стояли участники, я нашел Фамию, и он познакомил меня с другими людьми, которым я тоже показал портрет Пертинакса.

После этого единственное, что оставалось — это смотреть на то, как мой зять пытался красиво представить моего скакуна.

С высоко подвязанным хвостом и заплетенной потрепанной гривой Малыш выглядел так же хорошо, как всегда, хотя все еще ужасно. Фамия нашел для него вальтрап, хотя животному придется обойтись без золотистой бахромы и подгрудного ремня с жемчугом, которыми были украшены его соперники. К недовольству Фамии, я настаивал, что даже если он обязательно с треском проиграет, поскольку это единственный раз, когда я мог выставить на соревнования свою собственную скаковую лошадь, то мой Малыш будет участвовать на стороне Синих. Фамия устроил скандал, но я был непреклонен.

Ферокс со своей блестящей багровой шерстью выглядел на миллион; можно было бриться, смотрясь в его бока. Он привлекал огромное внимание, пока они с Малышом бок о бок ждали на Бычьем рынке; среди игроков царила дикая суматоха. Ферокс победит на стороне группировки МарцеллаПертинакса — за Белых.

Некоторое время я играл роль хозяина скакуна, позволяя профессионалам насмехаться надо мной по поводу моей веры, которую, по их мнению, я вкладывал в своего неуклюжего зверя. Потом мы с Фамией ушли обедать.

— Ты делаешь ставки, Фалько?

— Только зря рисковать.

Фамия посчитал бы дурным тоном, что владелец делал ставки на другую лошадь, поэтому я не сказал ему, что Ларий поставил за меня пятьдесят золотых сестерциев на Ферокса: все мои свободные деньги.

Когда мы вернулись в Цирк, скачки уже начались, хотя, учитывая, какая у нас была очередь, нам придется ждать еще час. Я пошел убедиться, что Малыш успокаивает Ферокса, чтобы защитить мою ставку. Поглаживая Ферокса, я заметил маленького, нервного торговца с полным подносом виноградных листьев, околачивавшегося неподалеку: у этого человека определенно было расстройство желудка — или он хотел сказать чтото важное. Он сказал это Фамии, хотя смотрели они на меня. Из рук в руки передали деньги. Поднос с виноградными листьями удрал, потом Фамия подошел ко мне.

— Ты должен мне десять денариев.

— Увидимся завтра, когда я обналичу свою ставку!

— Человек, которого ты ищешь, на втором ярусе, на Авентинской стороне, рядом с трибуной судей; он расположился на уровне финиша.

— Как бы мне ненавязчиво подойти к нему? — Фамия захохотал, что с моей хорошо известной уродливой внешностью это невозможно. Но он оказался полезным: через пять минут я проскочил через одно темное стойло на стороне въездных ворот и протиснулся через двойные двери.

На меня напали шум, жара, запахи и цвета. Я стоял на арене, как раз на дорожке для скачек. У меня в руках было ведро и лопата. Я подождал, пока прошли жокеи, а потом зашагал по песку, бесцельно тыкая лопатой в землю, когда пересекал диагональную линию старта. Я дошел до центральной части арены, спины, чувствуя, что меня там видно как прыщ на носу адвоката — но Фамия был прав: никто никогда не замечает рабов, которые убирают навоз.

Сейчас шла та часть представления, где наездники вставали сразу на двух лошадей — поразительно, хотя сравнительно медленно. Хитрость в том, чтобы лошади были отлично натренированными, и, чтобы держать хороший ритм; мой брат умел так делать. Мой брат был несдержанным, атлетическим и вопиюще глупым типом; он пробовал все, где можно сломать шею.

Когда стоишь у мраморного подиума, от огромного размера цирка дух захватывает. Ширина составляла половину длины обычного стадиона, и от белой линии старта противоположный конец казался так далеко, что приходилось щуриться. Когда я медленно шел вдоль спины, сразу надо мной возвышались великолепные изваяния — Аполлон, Кибела, Виктория. Я впервые смог оценить искусное огромное позолоченное бронзовое ограждение, которое находилось между местами для сенаторов и самой ареной. За ним располагалось два мраморных яруса и третий деревянный, далее закрытая верхняя галерея, где были только стоячие места. Пока я бесцельно бродил с ведром, я заметил на песке рядом с подиумом и спиной блестящую полоску из слюды, где цветные камешки от прошлых торжественных мероприятий сбились к краям дорожки. В цирке никогда не делали навесов; на песке можно было жарить яичницу. Повсюду постоянно чувствовался запах потных лошадей, перекрывавший съеденный за обедом чеснок и женские духи.