Николай Волынский - Наследство последнего императора

– Люблю сказки на ночь, – усмехнулась Новосильцева.

– Вот и хорошо. Рад, что могу доставить вам удовольствие… Кто бы сейчас подсчитал, сколь миллионов солдат и офицеров уложил Николай Романов только в эту войну? Я не говорю о преступной японской. А ведь в боях гибнут, как правило, лучшие – самые трудоспособные крестьяне, самые образованные и порядочные офицеры. Да вот еще и гражданские попадают под снаряды – художник Верещагин, например. Нужна была такая жертва романовскому молоху? А сколько еще Верещагиных погибло тогда и сейчас? Сколько чеховых, менделеевых, лобачевских не родилось и никогда уже не родится? А сколько их сейчас гибнет от холода и голода и сиротства?

– А сколько от ваших пулеметов в ваших застенках? – выкрикнула Новосильцева. – Не ваши ли палачи убили полковника Скоморохова, одного из лучших офицеров Генштаба, настоящего русского патриота? – она поздно осознала, что выдала себя, но сейчас ей было уже все равно.

– О Скоморохове мы поговорим позже… – спокойно ответил Яковлев. – Идет гражданская война. В нас так же стреляют, и мы вынуждены отвечать. Кроме того, – и это самое трагичное – по эту сторону баррикад сегодня эсеры, бундовцы и различные мелкие группы, которые проникли сейчас во все новые органы власти и часто не подчиняются ни своему непосредственному руководству, ни даже Совнаркому. А что вы хотите? Народный комиссар юстиции нового правительства – эсер Штейнберг. Но начальник ему не Ленин и даже не Троцкий, а Якоб Шифф, американский банкир.

– А кто у Ленина начальник теперь? Кайзер Вильгельм?

– Вы плохо информированы, Евдокия Федоровна. Или стали жертвой пропаганды. Ленин приехал совершить социалистическую революцию не для кайзера, а для трудового русского человека. Наша партия поставила своей целью не ликвидацию привилегий у какого-либо класса и присвоению их себе – как во времена Великой французской революции. Тогда буржуа захотелось стать дворянами. При этом один из вождей Дантон утверждал: «Мы должны начисто уничтожить дворян и духовенство не потому, что они преступники. А потому, что им нет места в будущей счастливой Франции»… Мы же считаем, что дворяне – в государственном, гражданском смысле – должны стать наравне с рабочими и крестьянами. Мы хотим справедливого переустройства общества. Мы хотим дать мальчику Филиппку из рассказа Льва Толстого не только букварь, но и учебник высшей математики.

Новосильцева молчала, слушая все эти странные слова, и чувствовала, что сейчас от тепла и от неожиданно возникшего спокойствия и даже уюта, которые вливал в нее голос комиссара, она вот-вот положит голову прямо на край комиссарского стола и уснет.

– Да, знаете, ко многому удалось привыкнуть, а вот к морковному чаю так и не привык, – вдруг по-детски беспомощно улыбнулся Яковлев. – Не поверите – два года уже мечтаю выпить стакан самого обычного, цейлонского из английской жестяной коробки от Елисеевых…

– Зачем же вы устроили переворот двадцать пятого? Пили бы сейчас цейлонский, – съязвила Новосильцева.

– Переворот невозможно устроить, если сама объективная реальность его не подготовила, – ответил комиссар. – Он, кстати, случился и потому также, что исчез и цейлонский, и англо-индийский чай. И простой хлеб тоже. И металл. И патроны. И молоко. И сахар, который исчез уже два года назад, хотя и распределялся по карточкам. Но, тем не менее, был почти весь продан за границу!.. И это во время войны! И переворот, опять-таки же во время войны, что совершенно недопустимо, совершили родзянки и милюковы, да вот не справились с ответственностью… Власть в октябре валялась на улице, мы просто нагнулись и ее подняли. А вообще-то говоря, революцию, Евдокия Федоровна, на сытый желудок никто не делает. Мещанке из Череповца непростительно не знать таких простых вещей. Так, как вы, могут рассуждать только люди, долго отсутствовавшие в России…

Теперь Новосильцеву охватила мелкая мышиная дрожь, и Яковлев это заметил.

– Вы, пожалуйста, все-таки пейте, – заботливо напомнил комиссар. – В этом чае есть хоть какое-то тепло. Впрочем, в него надо кое-что добавить – я совсем забыл!.. – он встал, отодвинул тяжелое вольтеровское кресло и подошел к стоящему у окна несгораемому шкафу «Гартман amp; сыновья». Легко распахнул десятидюймовую дверь и вытащил оттуда начатую бутылку шустовского. Взял ложку Новосильцевой, аккуратно отмеривая, влил ей в чай три ложки. Потом подумал или добавил еще половинку.

От густого запаха дорогого коньяка у Новосильцевой слегка закружилась голова, и она несколько раз крепко зажмурила и потом широко открыла глаза.

– Правильно, очень хорошая гимнастика, – одобрил комиссар. – Кстати, коньяк держу только для лечебных целей. Большая редкость, особенно, после николаевского сухого закона, одного из немногих николаевских правильных…

Она отпила глоток чая, тепло скользнуло по желудку, потом охватило все тело приятной истомой.

– Теперь я все поняла, – игриво сказала она, как и полагается мещанке из Череповца, – Вы очень коварный. Только и думаете, чтобы споить беззащитную вдову-провинциалку.

Яковлев усмехнулся.

– Не мой метод. Хотя жаль. Он получше, чем тот, что иногда используют некоторые костоломы моего начальника пана-товарища Менжинского. Правда, он этих своих помощников время от времени расстреливает, но откуда-то появляются новые – не лучше.

За окном во дворе-колодце завели автомобиль. Мотор поработал на холостых оборотах, потом взревел и сквозь рев мотора, как сквозь вату, прорвался приглушенный треск винтовочного залпа.

– Да, – холодно согласилась Новосильцева. – Вот ваши методы, – она кивнула в сторону окна. Мотор в этот момент заглох. – Вы и меня расстреляете под нежный аккомпанемент автомобиля во имя революционной необходимости?

– Позвольте вам напомнить, уважаемая Евдокия Федоровна…

– Мария Ивановна! – поправила Новосильцева.

– Хорошо… Пусть пока так… Организация, в которой я имею честь принимать вас, называется чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, бандитизмом и саботажем. Вы не относитесь ни к одной из названных категорий – в этом, по крайней мере, я убежден. Вы честный сотрудник бывшего разведуправления, хороший специалист – не то, что какая-то Мата Харя, простите меня… тем более, что она никакая не Мата Хари, а бывшая работница одного из голландских домов терпимости, невысокого уровня, кстати… И шпионкой никогда не была… – он замолчал.

– Продолжайте, пожалуйста, – поощрила его Новосильцева. – У нас в Череповце про такое не услышишь. У нас не ходят в голландские дома терпимости.

– У вас в Череповце, – вздохнул Яковлев, – не знают, что во дворе только что расстреляли шестерых бандитов, которые вчерашней ночью топорами изрубили в капусту семью ювелира Ционского – жену, трех дочерей и четырнадцатилетнего сына… Искали драгоценности. У бандитов были мандаты петроградской ЧК. С подлинной печатью. И с моей подписью.