Алексей Ракитин - Царская экспертиза

— Да, был в сознании. Николай Федорович очень сильно страдал, постоянно просил: «Дайте что — нибудь, доктор, какое — нибудь лекарство, сил нет выносить!» Я оставил касторку и миндальную эмульсию.

— Объясните своё назначение.

— Смягчение слизистой, провоцирование полного очищения пищеварительного тракта, ослабление болевого синдрома.

— А вы не пытались вызвать рвоту, скажем, воды с марганцовкой дать?

— Для меня была очевидна бессмысленность подобных манипуляций. Во — первых, я тогда совершенно не думал об отравлении. Во — вторых, даже если бы я подумал об этом, то промывание явно запоздало: прошло около часа с появления первых симптомов, и яд уже впитался через стенки желудка.

— А в тот вечер вы, Иван Владимирович, вообще — то на что подумали? Как вы сами для себя объяснили происходящее?

— Несколько было предположений: возвратный тиф, желудочная колика…

— Желудочная колика? — переспросил Шумилов. — Какой природы?

— Николай Максименко практически месяц находился на довольно строгой диете: в основном жидкие каши, супы, правда, масла и кисломолочных продуктов получал достаточно, но, тем не менее, это не мясо. Что ещё? Икру кетовую ел — это при тифе показано, хотя и в ограниченных количествах. Если он действительно выпил кружку крепкого чая, да с сахаром, да с вареньем или мёдом… можно было допустить, что желудок не принял продукты, от которых отвык.

— Тем не менее, рвота с кровью после кружки чая — это, знаете ли, совсем уж необычно. — Шумилов покачал головой. — Ну да ладно, извините, если перебиваю своими вопросами. Итак, вы прописали касторку и миндальную эмульсию…

— Конечно, вылечить это его не могло, но, по крайней мере, облегчило бы страдания. Александре Егоровне я сказал, чтобы меня немедля вызывали, если Николаю станет хуже. Потом, в четыре часа утра приезжает за мною этот… это ничтожество Аристарх, говорит, совсем Николаю плохо. Я быстро собрался, выскакиваю на улицу и вижу, что он, оказывается, извозчика отпустил, и добираться нам не на чем. Каково?! Мне это сразу не понравилось, прям как червь в душе шевельнулся… И вот мы давай метаться по переулкам. Да ведь только у нас тут не Петербург, ночью город точно вымирает, не то, что извозчика — фонаря не увидишь. Да и фонари — то все наши на трёх улицах поставлены! Пошли мы, значит, пешком, а это далековато, как сами изволите видеть. Ростов наш расползся как чернильное пятно по промокашке. Уже на подходе к дому встретили прислугу максименкову на собственном возке, она вдогонку Аристарху была послана. Тоже игра своего рода… Короче, из — за этой потери времени приехал я, когда уже все закончилось — Николай Фёдорович скончался. То есть агонии я не видел и поговорить с умирающим не успел. Я полагаю, что он до последних минут был в сознании и мог бы что — то важное сказать, нечто такое, что пролило бы свет на события последнего дня.

— Что было с лекарствами, которые вы оставили? — задал уточняющий вопрос Шумилов. Вопрос этот был очень важен, ответ на него был способен многое объяснить в действиях вдовы. Подобные вопросы всегда задаются, когда возникают подозрения на умышленное отравление.

— Посмотрел я, а лекарства мои стоят нетронутыми. Возмутился, спрашиваю Александру Егоровну: «Как же так, почему вы не давали, ведь он так просил?!» А она спокойно так отвечает, мол, Коленька не хотел принимать. Врёт и глазом не моргнёт! Да такого просто быть не могло, чтобы он отказался! Он так меня просил дать ему что — либо! Спрашивается — зачем врёт? Чувствую фальшь одна кругом, ложь… Извозчик, предусмотрительно отпущенный Аристархом, нетронутые лекарства, рвота эта кровавая ни с того, ни с сего… Как — то всё это у меня стало складываться в голове. На другой день утром приглашают меня вновь в дом Максименко. Еду. И застаю там странную картину: вдова весела, вполне жизнерадостна, вполне довольна собою, никаких признаков печали. Я прям опешил… Аристарх тут же, подле, впрочем, как и всегда на протяжении последних месяцев. В тот момент, когда я вошёл, он рассказывал анекдот. Знаете, я не ханжа, но такое неуважение к смерти, когда за стеной лежит едва остывшее тело близкого человека, меня глубоко покоробило. Да, впрочем, и не только это… Одним словом, они пригласили меня, чтобы я подписал заключение о смерти, указав в качестве причины смерти брюшной тиф. Я отказался, сказал, что не усматриваю достаточных оснований для подобного диагноза, добавил, что причина смерти мне представляется не вполне ясной, и нужно сделать вскрытие.

— Представляю, что было дальше, — усмехнулся Шумилов. — Разгневанные фурии отдыхают!

— Да уж… вы бы видели эту с позволения сказать «мадам»! С Александры Егоровны слетела вся ее напускная ласковость, вся эта деланная, фальшивая утонченность. И чего я только не наслушался — и хам я, дескать, и неуч, и коновал, и отравитель спокойствия добропорядочных людей, да и плебей к тому же… Последнее замечание из уст купчихи, конечно, ни в какие ворота не лезет. Португаловы не столбовые дворяне, конечно, но дворянское звание носят уже в четвёртом колене. И предок наш удостоен его за службу Отчизне — матушке на полях сражений. Я не выпячиваю заслуг нашего рода, в конце концов, весь Дон в армии служит, но какой — то там блядской дочери честь семьи и рода марать не позволю. Так ей и сказал. Она заткнулась. переварила всё сказанное, потом говорит: пожалеешь о словах своих. Вот так и сказала, на «ты». Ну да что им, беспородным! — Португалов замолчал. Было видно, что он не на шутку разволновался, хотя изо всех сил старался себя сдерживать. Наконец, продолжил:

— На следующий день меня вызывают в Следственную часть прокуратуры — оказывается, вдовушка подала на меня жалобу, обвиняя в вымогательстве денег! Вы можете такое представить?!

— Могу, — спокойно кивнул Шумилов. — Уверяю вас, это отнюдь не самое абсурдное обвинение. Она вполне могла заявить, что вы, скажем, грязно её домогались у смертного одра. Или, например, будто вы обворовали покойного, вынули у него из подушки десять тысяч рублей. Когда язык без костей, то такие обвинения рождаются очень легко.

— Она написала, что я намеренно измыслил миф о непонятной причине смерти, понимая, сколь важно для любого христианина похоронить по — людски близкого человека! Дескать, я рассчитывал, что она ради этого никаких денег не пожалеет. Потребовал с неё четыреста рублей. Она, дескать, отвергла мои недостойные предложения. Вот так. Я, конечно, объяснил всё произошедшее. Господа в мундирах давай меня уговаривать: и город — де у нас маленький, и огласка никому не нужна, и история вся на ровном месте возникла, дескать, не поняли мы с Александрой Егоровной друг друга. И в конце открытым текстом: подпишите разрешение на захоронение и покончим с этим. Но тут я уже уперся. Нет, думаю, господа, я ятаганов турецких не боялся, а уж вашего строгого голоса не испугаюсь тем более. Я и сам умею строгим голосом разговаривать! Так им в Следственной части и сказал: не будет вам разрешения, настаиваю на проведении аутопсии. Причём в моём присутствии. Я лечил Николая Фёдоровича и желаю видеть, что послужило причиной его смерти. Это законное право врача, никто не имеет права меня в этом ограничивать.