Нэнси Бильо - Крест и корона

Я глубоко вздохнула и попросила:

— Расскажите мне про сестру Кристину.

— Сестру Кристину повесили в Тайберне. Никто из ее родных или близких при казни не присутствовал. Судебный чиновник зачитал приговор, а потом ее повели на эшафот. Мне сказали, что последние несколько недель сестра Кристина была не в себе. Но перед казнью она прочитала какую-то молитву на латыни.

— Это наверняка была доминиканская молитва спасения, — прошептала я.

— Закончив молиться, сестра Кристина окинула взглядом толпу зрителей. К сожалению, там собралось немало зевак. Она ведь стала своего рода знаменитостью. Она узнала меня и окликнула.

— И что она вам сказала?

— Сестра Кристина просила передать вам кое-что.

Я замерла от дурного предчувствия.

— Что именно?

— Она сказала буквально так: «Пожар на холме! Пожалуйста, передайте мои слова сестре Джоанне».

Я надолго замолчала, потом из глаз у меня хлынули слезы.

— Вы понимаете, что это значит? — поинтересовался констебль.

— Да, — кивнула я, — между нами существовало какое-то взаимопонимание, вот почему ее преступления особенно задевают меня за живое. Я немного представляю себе ее характер. Сестра Кристина открылась передо мною больше, чем перед кем-либо другим. Хотя и недостаточно. И все же, не будь я такой слепой и глупой, я могла бы помочь ей, остановить, прежде чем случились все эти ужасы.

Джеффри сел рядом со мной. Короб затрещал под нашим весом.

— Можно провести в обществе другого человека часы, дни, недели, годы, но так и не узнать его. Поверьте мне — я это знаю. И пожалуйста, не надо называть себя слепой и глупой. Вы… вовсе не такая. Вы самая умная и смелая из всех женщин, кого я только встречал.

Он обнял меня, и я растаяла, почувствовав надежную силу, исходившую от Джеффри Сковилла.

Это произошло так неожиданно, что у меня перехватило дыхание.

Нечто похожее я испытала в детстве, внезапно оказавшись под водой. Помнится, абсолютно не умея плавать, я ребенком свалилась в озеро, и отец за считаные секунды выудил меня оттуда. Но то ощущение запомнилось мне на всю жизнь: ты вдруг проваливаешься в бездну, в полной мере чувствуя собственное бессилие.

Я должна была бы оттолкнуть Джеффри, однако отвечала на его поцелуи. И вела себя совсем не так, как подобает послушнице. Я прижималась к нему, гладила его волосы, искала его губы, а они то жадно впивались в мои, то касались их очень-очень нежно. Я ждала, что вот сейчас во мне поднимется волна отвращения, но она не поднималась.

Не берусь объяснить как, но я почувствовала, что молодой констебль знал толк в ласках. И мне стало больно, когда я поняла, что он любил женщин и до меня.

Поняв это, я отпрянула от него. Мы оба сидели, оглушенные, сбитые с толку. И тут меня охватило это ужасное чувство — разочарование в себе, раскаяние за собственную слабость.

Печальный смех Джеффри прервал мои мысли.

— Ах, Джоанна, если бы вы только знали, как тщательно я готовил это, продумывал все предварительные этапы, чтобы ненароком вас не напугать. Чтобы все было как полагается, уважительно. И тут мы вдруг бросаемся друг на друга. Да, Джоанна, боюсь, в моей жизни всегда отсутствовал здравый смысл.

Я обратила внимание, что теперь он называет меня просто по имени, не добавляя к обращению слово «сестра». И это тоже больно отозвалось в моем сердце.

Сковилл бережно взял мою руку в свою.

— Если не ошибаюсь, вас не очень-то вдохновляет перспектива воссоединения с родными. Я должен знать, как вы представляете себе будущее.

— Никак, — прошептала я. — У меня нет будущего.

— Тогда позвольте мне предложить вам… — Он замолчал. Никогда прежде, даже в лондонском Тауэре, я не видела Джеффри таким взволнованным.

— Не говорите больше ничего, — взмолилась я. — Прошу вас.

Он отпустил мою руку и встал.

— С моей стороны было глупо надеяться, что вы когда-нибудь станете рассматривать меня как возможного претендента на руку и сердце, — сказал он и страшно покраснел. — Понимаю, я ведь по положению настолько ниже вас. А в вас течет королевская кровь. Я видел вашего отца. А если бы вы увидели моего… — Его голос замер, он покачал головой.

— Неужели вы столь низкого мнения обо мне? — спросила я. — Неужели вы думаете, что я могла бы отвергнуть человека только из-за его происхождения? — Он ничего не ответил, и я поспешила объяснить: — Причина вовсе не в этом. — Горькие слезы обожгли мне глаза. — Ах, Джеффри, все дело в том, что происходит у меня в душе. Я ведь принесла обет стать Христовой невестой — именно к этому я всегда стремилась. Я сделала выбор. И если вы не понимаете этого, то, значит, вы вообще меня не понимаете.

Джеффри пытливым взглядом оглядел меня, печальная улыбка искривила его губы.

— Да, я вас совершенно не понимаю, Джоанна Стаффорд, и тем не менее очень вас люблю. — Он направился было к двери, но остановился и сказал: — Что бы вы ни решили, куда бы вы ни поехали, знайте: мои чувства никогда не изменятся. Я всегда буду ждать вас, Джоанна!

Я расплакалась, едва только он ушел. Я раскачивалась туда-сюда, и звуки моих громких, безнадежных рыданий заполнили пустую конюшню. Даже когда умер отец, я не испытывала такого отчаяния. Я оплакивала собственную слабость и в то же время жалела Джеффри, которому причинила боль. В глубине души мне хотелось выбежать из конюшни, найти дорогу в Рочестер и остаться с Джеффри навсегда. Но я не сделала этого. Понемногу мои рыдания стихли, и меня охватило какое-то новое, необычное чувство. Как ни странно, это было облегчение. Боль осталась, но мне стало значительно спокойнее.

Причина, по которой я испытала тогда облегчение, открылась мне значительно позже. Ласки Джеффри Сковилла нашли в моей душе отклик — пусть подобное безнравственное поведение и было совершенно неприемлемо для послушницы. После того, что десять лет назад сделал со мной Джордж Болейн, меня переполняли стыд, страх и отвращение: одна только мысль о том, что ко мне прикоснется мужчина, вызывала у меня протест. Однако то страшное надругательство, которое совершил надо мной Болейн, не нанесло мне необратимого вреда, хотя я и думала иначе все эти годы. И кроме того, я поняла и еще кое-что. Теперь я знала наверняка, что сделалась послушницей вовсе не из страха перед мужчинами, а потому, что истинно верила в Христа и хотела вести духовную жизнь.

Слезы мои иссякли, я поднялась на ноги и вернулась к своим обязанностям в монастыре.

В ту ночь — самую трудную после заключения в Тауэре — меня терзали кошмары. В них мы, сестры, в ужасе прижимались друг к дружке. В дверь ломились какие-то монстры с топорами, и мы слышали крики. Дым наполнил комнату. Я в страхе бросилась к окну. Сестра Кристина попыталась оттащить меня. Ее пальцы сомкнулись на моей шее.