Мэтью Перл - Тень Эдгара По

О, сколько слов было в моем распоряжении — слов, способных сохранить для меня все, чем я так дорожил.

На меня были направлены взгляды той же категории, что встречали Барона в лекционном зале. Особые, исполненные алчности взгляды, намекающие на этакую сделку между лектором и слушателями, когда обе стороны как бы сговариваются взаимно канифолить самые низменные струны души. Многие из присутствовавших в зале суда жаждали послушать Барона. По всему городу было объявлено, что я раскрою причины смерти По. Пришли Нельсон По и Джон Бенсон — оба по разным причинам нуждались в ответах — любых ответах. Пришла Хэтти — ради нее, ради нашей будущей совместной жизни, ради нашего дома — «Глен-Элизы» — приготовился я погрузить губы в липкий мед Бароновой способности к убеждению. От меня всего-то и требовалось — рассказать историю.

Судья назвал мое имя, и я опустил взор в листки, исписанные моим почерком, перевел дух и начал:

— Ваша честь и господа присяжные заседатели, разрешите сообщить правду о смерти этого человека, а также о моей жизни; правду, доныне никому не известную. Что бы ни отняли у меня, эта история пребудет последним моим достоянием.

Вправе ли я утверждать, вслед за Бароном, что имеющее вид правды и есть правда? Почему бы и нет? В конце концов, я ведь адвокат. Это моя профессия, моя роль.

— В нашем городе есть люди, которые наверняка попытаются остановить мое повествование. Среди вас находятся те, что полагают меня преступником, лжецом, парией; хитрым, безжалостным убийцей. А я, ваша честь, зовусь Квентином Гобсоном Кларком, являюсь уроженцем Балтимора, адвокатом по профессии, а также любителем изящной словесности. Впрочем, история не обо мне. — Тут я уткнулся в листки и продолжал тихо, словно для себя одного: — Ибо предмет моей истории не я сам и не досужие домыслы, но человек, благодаря величию которого в истории останутся и наши с вами имена — даром что вы забыли его прежде, чем он был предан земле. Кто-то должен рассказать о нем. Нельзя бездействовать. Во всяком случае, лично я бездействовать не могу.

Рот мой оставался приоткрытым, но я не в силах был выдавить более ни слова. Я вдруг понял: Бароновой лекции имеется альтернатива. Я мог поведать историю провала. Историю о том, как нашел Дюпона, как привез его в Балтимор, как наемники Бонапартов охотились за ним и по ошибке умертвили Барона. Моя речь попала бы в газеты, вокруг Бонапартов разразился бы скандал, за Дюпоном возобновилась бы слежка — и на сей раз его, пожалуй, нашли бы в любом уголке мира и убили. Я мог завершить, сделать достоянием истории то, что начал.

Обеими руками вцепился я в малакку; две части ее подались в стороны, по пальцам побежала дрожь. И тут прогремел выстрел.

Казалось, стреляют прямо в зале суда. Поднялась паника. Кричали, что здание захвачено буйнопомешанным. Судья отправил секретаря разбираться, а всем присутствующим велел покинуть зал до выяснения обстоятельств и наведения порядка — на каковые действия оптимистично отвел сорок минут. Послышался гул голосов — любопытная публика выражала недовольство. Тогда за дело взялись два охранника.

Через несколько минут в зале остался только я — по крайней мере мне так казалось. В следующее мгновение я увидел бабулю Кларк. Она глубже надвинула черный капор на свои седые волосы и распрямила поля. Впервые с начала процесса я был один на один с моей противницей.

— Тетя, — начал я, — надеюсь, вы меня все еще любите, ведь я — сын своего отца. Пожалуйста, отзовите иск. Не оспаривайте завещание, не ставьте под сомнение мои умственные способности.

Морщинистое лицо бабули Кларк исказила гримаса отвращения.

— Ты потерял свою Хэтти Блум, ты потерял «Глен-Элизу». Ты все потерял, Квентин. Ты был человеком с достойным занятием и достойной фамилией, а теперь ты кто? Человек поэтического склада. Сомнительное звание, и обмен неравноценный. А история твоя стара как мир. Ты вообразил, будто вершишь нечто выдающееся, но выдавалось твое деяние исключительно непомерной глупостью. Бедняга Квентин! Скоро твои жалобы будут терпеливо выслушивать сестры милосердия, что трудятся в приюте для скорбных разумом; больше ты не сможешь нарушать общественный порядок.

Я молчал, и бабуля Кларк продолжила:

— Возможно, ты считаешь, что мое поведение продиктовано злостью; уверяю тебя, ты ошибаешься. Я затеяла тяжбу из жалости к тебе и в память твоих бедных родителей. Каждому балтиморцу понятно: преклонные лета не позволяют мне сделать больше, но на этот акт сострадания твоя двоюродная бабка еще способна. Я способна — слышишь, Квентин? — предотвратить твое перерождение в омерзительнейшее, опаснейшее из чудовищ — в докучливого и суматошного бездельника. Да раскаешься ты в прошлом безумии, да станет покаяние фундаментом для твоего будущего!

Я так и стоял за свидетельской кафедрой; в зале суда сделалось совсем тихо, и эта тишина внушила мне чувство облегчения и глубокую печаль. Почему-то я мысленно сравнил зал суда с пиршественной залой и обнаружил много общего у этих помещений, ведь ни одно, ни другое не бывает совсем пустым — даже по уходе всех зрителей либо гостей. Обессиленный, я почти обрушился на стул.

Даже когда скрипнула, открываясь, дверь и бабуля Кларк бросила «Пардон», умудрившись и в извинение вложить гадливую ненависть; даже когда она вышла, впустив кого-то из коридора, я не очнулся от оцепенения, не повернул голову. Если бы в зал проник безумец, стрелявший из пистолета, я стал бы ему легкой добычей. Я вздрогнул лишь на хлопок закрывшейся двери.

К свидетельской кафедре продвигался Огюст Дюпон, одетый в наиболее элегантный из своих черных сюртуков.

— Мосье Дюпон! — воскликнул я. — Разве вы не слышали — в здании суда сумасшедший, он опасен!

— Это моя работа, сударь, — успокоил Дюпон, жестом обводя скамьи и кафедру. — Толпа была бы неуместна при любом раскладе. — Один бродяга за весьма скромную плату согласился произвести несколько выстрелов в воздух — кстати, из того самого револьвера, что вы мне принесли. Произвести, стало быть, несколько безопасных выстрелов и тем доставить публике мгновения, приятно щекочущие нервы.

— Так это ваших рук дело? Вы воспользовались услугами ассистента? — изумился я.

— Именно.

— Но почему вы не покинули Балтимор, как планировали? Вам нельзя здесь оставаться — вдруг на вас продолжается охота? Вы рискуете жизнью.

— Вы были правы, мосье Кларк. Тогда, в гостинице. Я действительно покидал Францию, и в мыслях не имея расследовать смерть По. Шансы разгадать эту загадку или потерпеть фиаско представлялись мне примерно равными. Одна из целей моего приезда в Балтимор — развенчать миф о своих аналитических способностях, миф, который столько времени не давал мне вести нормальную жизнь. Миф, пугавший людей, в частности, президента Французской республики, убеждавший его в моем умении раскрывать самые секретные замыслы. Люди упорно верили в возможность иметь такие способности, хотели существования человека вроде меня и испытывали бы страх передо мной, даже если бы я больше носа не высунул из свой каморки. Не припомню, сам ли я первый возомнил себя великим аналитиком или укрепился в этом мнении с подачи так называемой общественности.