Мэтью Перл - Тень Эдгара По

Кого ждал я с болезненной дрожью в груди? Дюпона? Хэтти? А может, Питера Стюарта, который вдруг войдет с покаянным видом и скажет: «Не тревожься, я тебя вызволю»? Или Барона Дюпена собственной персоной, поддерживаемого докторами, но вполне способного указать на истинного преступника и освободить меня? О, я бы с наслаждением послушал даже воркотню двоюродной бабки Кларк. Я был бы рад любому звуку или образу, любому намеку, что некто интересуется моей участью.

О Дюпоне между тем сведений не поступало. Я боялся, что участь его еще плачевнее моей. Я подвел Дюпона. Не справился с миссией защищать своего друга, пока собственные его силы брошены на раскрытие тайны Эдгара По.

Офицер Уайт снабжал меня разрешенными газетами и журналами — такой поблажкой пользовались все грамотные заключенные. Я не отказывался от прессы, но и не притрагивался к ней, ибо был занят чтением рукописи, тайно пронесенной в камеру. Дело в том, что в лектории, когда мы с Бароном, сцепившись, повалились на пол, я почти бессознательно выхватил из его рук текст лекции. Едва ли отдавая себе отчет в значимости этих записок, я спрятал их во внутренний карман сюртука прежде, чем был уведен Уайтом.

И вот теперь, в камере, я читал Баронову рукопись, для конспирации вложенную в какой-нибудь журнал; читал до тех пор, пока охранник не гасил свечу. «Смерть Эдгара По была спровоцирована третьими лицами», — убеждал Барон в первых пассажах. Должен признать, стиль его был не лишен изящества, даром что Барон не претендовал на лавры мастера художественного слова. Я старался запомнить текст наизусть. Тень Дюпона будто стояла за моим плечом, в ушах звучал голос: «Мы с вами должны быть в курсе всех заблуждений. Только так мы сумеем найти истину».

Однажды мое занятие было прервано появлением посетителя. В вестибюль вошел незнакомый сутулый мужчина с отсутствующим выражением лица, сопровождаемый секретарем. Он прислонил зонтик к стене, потопал огромными, чуть ли не в половину его же роста, сапогами — на полу образовалась лужа — и буркнул себе под нос:

— Что за отвратительный запах!

Из коридора, в который открывались двери женских камер, доносилось пьяное пение. Визитер стоял молча. Не находя в его лице откликов на мое кошмарное положение, я также молчал.

И вдруг, к моему изумлению, рядом с визитером возникла перепуганная молодая леди, закутанная в плащ.

— Квентин, милый! Что они с тобой сделали! Какое гадкое место!

Хэтти с невыразимой жалостью глядела на меня. Слезы наполнили ее глаза, грозили перелиться через край.

— Хэтти! — Я бросился к решетке, схватил Хэтти за руку. Мне казалось, сейчас это видение растает; в реальности моей бывшей невесты не убеждали даже лайковые перчатки, теплые от тепла ее рук. Вспомнив о постороннем мужчине, я разжал пальцы. — А Питер где? Разве он тебя не сопровождает?

— Нет. Питер даже не знает, что я здесь. Никак не комментирует твое злосчастие. На лекцию он пошел ужасно сердитый. Ему казалось, он должен остановить тебя тем или иным способом. Думаю, он по-прежнему считает тебя другом.

— Тогда он должен понимать, что я невиновен! Разве мог я иметь хоть малейшее отношение к выстрелу? Барон похитил моего друга, чтобы не дать ему рассказать людям правду…

— Вы называете его другом, мистер Кларк? Хорош друг — втянул вас в этакое дело!

Неизвестный мужчина вдруг повернулся ко мне, хмурясь почти как Питер. Хэтти жестом просила его помолчать.

— Квентин, это муж моей кузины, один из лучших вашингтонских адвокатов. Специализируется на делах вроде твоего. Он поможет нам, непременно поможет, — скороговоркой выпалила Хэтти.

Несмотря на отчаяние, ставшее теперь моим уделом, при слове «нам» на сердце потеплело.

— А как Барон? Он жив?

— Пока жив, но надежды нет, — отвечал мой новоявленный адвокат.

— Я написала твоей двоюродной бабушке, просила приехать поскорее; она что-нибудь предпримет, она поможет, — продолжала Хэтти, как будто не слышала ужасных слов. Ведь, если ее родственник сказал правду, если Барон умирает, в глазах света я убийца, со всеми вытекающими последствиями.

Через несколько дней меня перевели в городскую и окружную тюрьму Балтимора. Полное отчаяние, овладевшее мной, ежеминутно подкреплялось атмосферой этого скорбного места. Соседние камеры были заполнены осужденными за самые кошмарные преступления. Одним преступникам приговор уже вынесли, другие ожидали его со дня на день — кто смутно надеялся на помилование, кто с извращенной бравадой говорил о неминуемой петле.

Накануне перевода мне предъявили официальное обвинение в убийстве Барона Дюпена. Мои требования во что бы то ни стало остановить Барона были широко растиражированы балтиморской прессой; писали также о моем появлении на сцене лектория. Родственник Хэтти, узнав, что свидетелем против меня выступил уважаемый офицер полиции, помрачнел еще больше. В «Глен-Элизе» при обыске нашли револьвер — тот самый, который я брал с собой к Джону Бенсону. Я сам легкомысленно оставил его на видном месте.

Между тем за тюремными стенами бушевала непогода. Дождь лил не переставая. Чуть унявшись, как бы для передышки, он через минуту начинал барабанить с удвоенной силой. Говорили, что возле Гэй-стрит потоком снесло мост, он зацепил другой мост, и два моста по пути к заливу, каковой путь лежал через добрую половину Балтимора, низвергали в реку целые дома. В тюрьме же изменился самый воздух — стало трудно дышать от внутреннего напряжения. Один заключенный стискивал ладонями голову, как бы с целью удержать расползающиеся мысли, и надрывно кричал:

— Свершилось! Потоп! Конец света!

Столкновения между самыми отчаянными из преступников и тюремщиками становились все ожесточеннее — то ли от гнетущего дождя, то ли по причинам, в которые я не потрудился вникнуть. Через оконную решетку мне было видно, как берег речки Джонс Фоллс сдает позиции под натиском дождевой воды. И сам я, по сути, делал то же самое.

Вести, приносимые моим адвокатом, были раз от раза хуже. Газеты, которые я апатично просматривал, казалось, ухватились за эту сенсацию — одержимый, душевнобольной поклонник Эдгара По из ревности стреляет в прототипа его персонажа; французский гражданин находится при смерти в больнице. Газеты вигов, правда, усматривали в поступке, которого я не совершал, налет геройства. Демократические газеты — возможно, в пику вигам — трубили о моей безнравственности и трусости. Впрочем, и те и другие считали меня убийцей. Издания, которые принято называть нейтральными, а именно «Сан» и «Транскрипт», беспокоились, как бы печальный инцидент не испортил отношения США с молодой Французской республикой и ее президентом Луи Наполеоном. Я упорно твердил, что Барон Дюпен — вовсе не прототип К. Огюста Дюпена; боюсь, родственник Хэтти не мог понять, какое отношение это обстоятельство имеет к моему делу. Несколько раз приходил Эдвин, но скоро его вызвали в полицейский участок «для беседы», больше похожей на допрос. Полиция подозревала каждого свободного негра, а тем более имеющего дело со мной. Я упросил Эдвина воздержаться от посещений. В узилище меня навестил также и Джон Бенсон — Фантом-доброжелатель. Я тепло пожал ему руку — не в моем положении было разбрасываться сочувствующими.