Александр Дюма - Катрин Блюм

— Ну, конечно же! У него взяли ни много ни мало целых двести тридцать луидоров!

— О, прости меня, дорогой Бернар, — сказал папаша Гийом, — я не знал, что Парижанина обокрали, когда спрашивал тебя, не ты ли стрелял в него.

— Спасибо, отец! — сказал Бернар.

— Но кто же вор? — спросил мэр.

— Я уже говорил, что не знаю, кто этот человек. Только могу утверждать: подбегая к тому месту, откуда стрелял, этот человек нечаянно ступил в заячью нору и вывихнул себе левую ногу.

«Дьявольщина», — подумал Матьё, чувствуя, как его рыжие волосы зашевелились на голове.

— Ну, это уж слишком! — воскликнул мэр. — Как ты можешь знать, что он вывихнул себе ногу?

— А, невелика хитрость! — ответил Франсуа. — Шагов тридцать обе ноги оставляли одинаковый след, а остальную часть пути всю тяжесть тела несет одна правая нога, а след левой едва заметен. Значит, он вывихнул левую ногу и, когда наступает на нее, испытывает сильную боль.

«Ах!..» — испугался Матьё.

— Вот почему он и не убежал немедленно, — продолжал Франсуа. — Если б он убежал, то уж был бы теперь где-нибудь за пять или шесть льё отсюда, тем более что ноги у него крепкие и он явно хороший ходок. Но нет, он не удрал, а закопал свои двести тридцать луидоров в двадцати шагах от дороги, в ста шагах отсюда, меж двух кустов у подножия березы. Это место легко отыскать, там растет только одна береза.

Матьё снова обтер с лица пот и опустил одну ногу по другую сторону открытого окна.

— И куда же он оттуда отправился? — поинтересовался мэр.

— А! Оттуда он вышел на большую дорогу, а там столько следов, не счесть, тут я уже путаюсь.

— А деньги?

— Это были, господин мэр, золотые монеты по двадцать и сорок франков.

— Значит, вы выкопали все это золото и можете его представить в качестве доказательства?

— Ну нет! — воскликнул Франсуа. — Я воздержался от прикосновения к ворованному золоту — ведь оно обжигает!

И он помахал пальцами, словно действительно обжег их.

— Как же быть, однако?..

— Я сказал себе, — продолжал Франсуа, — что будет лучше прийти на это место с представителем правосудия. А так как вор не подозревает, что мне все известно, можно будет спокойно забрать все украденное.

«Ошибаешься! — мысленно произнес Матьё, с ненавистью глядя на Франсуа и Бернара. — Не найдете вы ничего».

Он тихонько перевалился через подоконник и растворился в ночи.

Никто, кроме Франсуа, не обратил внимания на его исчезновение.

— Это все, друг мой? — спросил мэр.

— Да, почти все, господин Руазен! — отвечал Франсуа.

— Ну, хорошо. Правосудие примет во внимание ваши показания. Но пока, поскольку вы никого конкретно не назвали и все строится на одних предположениях, то, как вы понимаете, обвинение с Бернара не снимается.

— Что касается этого, то я ничего не могу сказать, — промолвил Франсуа.

— Я выражаю вам искреннее сожаление, господин Гийом, я сожалею, госпожа Ватрен, но Бернар последует за жандармами в тюрьму.

— Ну что же, пусть так, господин мэр! Марианна, дай мне две рубашки и все остальное, что может понадобиться, — я останусь с Бернаром в тюрьме!

— И я тоже, я тоже! — воскликнула мать. — Я всюду последую за своим сыном!

— Поступайте как вам угодно, но пора в путь!

И мэр подал жандармам знак, как уже делал раньше, а они опять подтолкнули Бернара к двери.

Но тут снова на пороге перед ними возник Франсуа.

— Еще минуту, господин мэр, — попросил он.

— Если тебе больше нечего добавить к сказанному…

— Да, да, но не в этом дело. Давайте предположим…

Казалось, Франсуа ищет ускользающую мысль.

— Предположим — что?

— Ну, предположим, что я знаю, кто виновен.

Все присутствующие вскрикнули.

— Предположим, например, — продолжал молодой лесник, понизив голос, — что он сейчас был здесь.

— Здесь? — спросил изумленный мэр.

— Предположим, что, услышав, как я говорю об его спрятанной добыче, он тут же отправился перепрятывать ее в более надежное место.

— Но в таком случае, — воскликнул мэр, — от нас ускользнет доказательство и мы окажемся в прежнем положении!

— Это верно; но послушайте мое последнее предположение, господин мэр. Предположим, что я посадил в кустах у березы засаду: в правом кусте Бобино, в левом — Молодого. И в то самое мгновение, когда вор схватит свою добычу, они схватят вора! А?

С дороги послышался шум, с каким обычно тащат человека, не желающего идти.

— Вот, кстати, поглядите-ка! — сказал Франсуа со смехом, прекрасно завершившим его мысль. — Они схватили его, он упирается, и им приходится его тащить!

И вскоре на пороге появились Молодой и Бобино, тянувшие Матьё за ворот.

— Эх, черт побери! — кричал Бобино. — Да пойдешь ты наконец, бродяга?

— Иди, иди, негодяй, не ломайся! — вторил Молодой.

— Матьё! — воскликнули все в один голос.

— Вот кошелек, господин мэр, — сказал Молодой.

— А вот и вор! — добавил Бобино. — Поговори-ка с господином мэром, красавчик ты наш!

Он подтолкнул Матьё, и тот сделал несколько шагов, сильно хромая.

— Я был прав! — воскликнул Франсуа. — Он хромает на левую ногу. Ну как, в следующий раз поверите моим предсказаниям, господин мэр?

Матьё понял, что попался с поличным и что пытаться отрицать содеянное бесполезно, — оставалось скрепя сердце примириться с неизбежным.

— Да, — сказал он, — да, я это сделал. Ну и что? Я хотел только поссорить господина Бернара с мадемуазель Катрин за то, что господин Бернар дал мне пощечину; но, когда я увидел золото, у меня голова пошла кругом! А потом господин Бернар бросил свое ружье! Тут меня черт и попутал! Я его подобрал — и вот вам! Но, клянусь, я все это делал совершенно бессознательно! А поскольку Парижанин остался жив, я отделаюсь десятью годами галер!

Все с облегчением перевели дыхание, все потянулись к Бернару, но Катрин первая бросилась ему на шею.

Он хотел ее обнять, но его руки были еще связаны.

Аббат Грегуар заметил горькую усмешку Бернара.

— Господин мэр, — сказал он, — полагаю, что теперь вы прикажете отпустить Бернара на свободу, прямо сейчас.

— Жандармы, молодой человек свободен, — распорядился мэр, — развяжите ему руки.

Жандармы повиновались.

И родные, смеясь и плача от радости, окружили молодого человека.

Все были растроганы, и даже мэр смахнул слезу.

Общую картину портил своим присутствием лишь Матьё, и мэр приказал жандармам, указывая на него:

— Отведите этого человека в тюрьму Виллер-Котре и заприте хорошенько.

— А папаша Сильвестр? Тюремщик вряд ли скажет спасибо, если разбудить его в такое время! — сказал Матьё.

И, вырвав свои руки из рук жандармов, пытавшихся надеть ему наручники, он в последний раз издал крик совы.

Потом он покорно протянул руки, позволил их сковать и вышел вместе с жандармами.