Маргарита Малинина - Самба на острове невезения. Том 2. Разоблачение Шутника

— То есть ты уверена, что пол каждый раз меняется? Что в следующем воплощении я буду женщиной?

— Да. Но природа иногда ошибается. И так на свет появляются — кто?

— Гомосеки! — с энтузиазмом выдал собеседник, включившись в навязанную игру. — Прости меня, нельзя так выражаться перед девушкой!

— Но вы правы! Розовые и голубые. Так же можно объяснить поведение транссексуалов.

— А?

— Ну, им просто надоело бороться с собой. Они помнят себя лучше, чем остальные, у них сильнее потребность в самих себе — в «прошлых» себе. Возможно, транссексуалы получаются из тех, кто намного сильнее остальных любил себя в прошлой жизни. Потому что остальным достаточно просто встретить кого-то похожего на свой идеал, любить его и видеть каждый день перед глазами, а им обязательно нужно чувствовать себя этим человеком, потому они решаются на смену пола. Они просто больше не могут терпеть вынужденное вследствие смерти и дальнейшего перерождения расставание с самим собой. Они устали с этим бороться. А трансвеститы переодеваются по той же причине. Они решили так себя приблизить к тем, кем привыкли быть. Хотя бы на какое-то время, пока они в одежде другого пола.

— Но ведь жизней, по твоей идеологии, у человека много…

— Да, но, наверно, миг смерти накладывает определенный отпечаток… И то, что всю жизнь мы любили кого-то, кем были в прошлой жизни, меняется с моментом смерти — мы начинаем уже любить самих себя. Просто… Ну не знаю, как бывает у других, но когда я увидела… ну, одного парня еще на первом курсе в институте, вот, я сразу поняла, что это он. Что это такой мужчина, о котором я мечтала всю жизнь, чей образ меня посещал еще в далеком детстве. То есть как я в младенчестве могла знать, что встречу его?

— Просто мы знаем свое будущее, — пожал Саныч плечами, оставаясь верным собственной теории.

— Возможно. Но когда я думаю о том, чтобы быть мужчиной… Не глядите на меня странно, просто все мы примеряем на себя разные роли. Вот, я уверена, что могла быть только такой, как он. «Таким», будет правильно сказать. И когда он вел себя как-то, как мне нравилось, мне иногда казалось, что… Ну… Я так же вела себя когда-то! Как будто срабатывала память. Не знаю, это все так странно…

— Хорошо, предположим, это так. Идеал, который мы храним в памяти, это то, какими мы были сами. Но что тогда было вначале?

— Вначале? Вы имеете в виду самую первую жизнь? Вот уж не знаю, — пожала я плечами. — До этого мои мысли еще не дошли. Вы думаете, стоит продолжить копать и разбираться дальше? Или оставить эту дурацкую теорию навек?

— Катя, каждый верит в то, во что он хочет верить. Пойдем, мы уже достаточно собрали, больше нам не донести.

Мы сложили плоды в кучу и, держа ее перед собой на согнутых локтях, пошли обратно. По пути нам встретился Маврикий.

— Вот вы где! Там у нас такое случилось в лагере! Такое !

— Что именно? — испугались мы.

— Пойдемте скорее! Да бросьте вы свои фрукты, не до них сейчас! Ужинать никто уже не будет!

Переглянувшись, мы последовали за Маврикием, но сохранили на всякий случай ужин, все-таки это стоило определенных усилий и так вот просто бросить все не хотелось. К тому же Марик — натура экспансивная, он любит преувеличивать.

— Неужели большая рептилия опять отгрызла кому-то голову? — саркастически поинтересовалась я.

— Катя! — шикнул на меня Сан Саныч.

— А что? Я ему не верю.

— Кому здесь стоит не верить, так это только тебе! — озлобленно отпарировал Маврикий, обернувшись через плечо, но продолжая быстро идти к пляжу.

Я фыркнула, но продолжать ссору не стала.

Мы уже почти дошли до места, как наперерез нам вдруг выбежала Анька. Волосы ее были взлохмачены, а глаза горели таинственным огнем.

— А вот она сама! — чему-то обрадовался Марик. — Она все вам и расскажет.

— Катя! Катя! — вопила она, глядя на меня заплаканными и оттого опухшими глазами.

Что же такого могло случиться, ввиду чего Аня забыла свою смертельную обиду?

— Что стряслось? — спросили мы с дедом.

— М-мы н-на тер-ритории не од-дни… — Ее зубы стучали в приступе сильнейшего страха.

— Мы не одни на этой части острова? — удивилась я услышанному. — Да с чего ты взяла? Почему ты так напугана?

Она уставилась на меня сумасшедшим взглядом, двумя большими шагами сократила расстояние между нами, взяла меня больно за локти, да так, что вся кучка фруктов высыпалась на землю, и произнесла медленно, чтобы до меня наконец дошло:

— Потому что мы здесь не одни.

Москва, день 13-й

— Как убийство?! Второе?! Уже второе?! — орала я, не помня себя от волнения.

— Да тише ты! Нас могут услышать!

— Да мне плевать! Там моя подруга, слышишь? — теребила я его за рукав. — Моя лучшая подруга на этом чертовом острове! Что там творится, немедленно отвечай! Иначе я брошу все к чертям собачьим и полечу за ней! Так и передай своему главному!

— Чего ты от меня хочешь? Пусти, — попытался он вырваться, но не тут-то было. — Пусти, мне надо работать! Или пиши письмо ответное, или я пойду.

— Ты не пойдешь, пока все не выяснишь! — Я уже сорвалась на писк и еле себя сдерживала, чтобы не выхватить у него мобильной и самой не начать обзванивать всех. Только вот кого именно «всех», я не знала. — Говори, что там с моей подругой! Ну!

Муравьев реально начал злиться и легонько, но ощутимо для хрупкой барышни меня отпихнул, закричав:

— Перестань меня теребить, я тебе не тесто под пироги, я живой человек!

— Там тоже живые люди! — И только я хотела добавить «и они вообще-то умирают», как наш дуэт разросся до трио. Конечно, я тут же прикусила язык: к нам подошел Алексей.

— Юля? Что происходит? — Он в недоумении переводил глаза с одной на второго.

Ну и ситуация! Так, соберись срочно! Надо что-то ответить и не вызвать при этом подозрений.

— Да ничего, вот с парнем знакомлюсь! — бросилась я в атаку. — Ты имеешь что-то против? — Прищурив один глаз, хитро добавила: — А почему?

В ином случае я, конечно, постеснялась бы говорить такое. Но надо было как-то переключить его.

Увы, ничего не вышло.

— Ты говорила что-то о лучшей подруге. — Скептический тон и подозрительный взгляд; вывод: мою игру разоблачили. Еще один вывод, так сказать, глубоко личный, даже интимный, и не для протокола: он ничуть не смутился, когда я спрашивала, почему его это волнует. А значит, не волнует. Обидно… Хотя почему? Глупости.

— Да, я пытаюсь их познакомить! — стояла я на своем. — Мы выяснили, что я не во вкусе э-э, как там тебя? — обернулась к Муравьеву, на котором написано «Тараканов». Это на будущее, Чтобы не проколоться. Я ведь про себя называю Тараканова Муравьевым, а это чревато. Когда-нибудь может произойти оговорка. Хорошо, что сейчас я вовремя одернула себя, когда хотела назвать его Сергеем.