Дарья Донцова - Венец безбрачия белого кролика

Я очутился около темного аквариума и удивился:

— Кто там? Почему без света?

— Комар Годион, — пояснил хозяин, — при отсутствии освещения он ведет себя как обычный кровосос. Водится исключительно в Индии, только в одном месте, в ареале почти непроходимых джунглей. Годион — носитель смертельного яда, который действует почти как цианистый калий. Если укушен человек, спасти несчастного невозможно. Живой организм через секунды станет мертвым. Время наступления смерти зависит от разных факторов: возраста, веса, пола, состояния здоровья жертвы. Но, повторяю, это секунды.

Я на всякий случай отошел от стекла, а гробовщик продолжал:

— Годион любит темноту, сырость, мрак. На свету он довольно быстро гибнет. И лишь этим объясняется, что это насекомое еще не убило все живое на Земле. Если комар попадет в комнату, где горит электричество, окажется на солнце, ему наступит полный капут через минут десять. В оборудованной у меня для него зоне джунглей есть растения, поддерживающие оптимальный климат. Похвастаюсь: по моим сведениям, живого Годиона нет ни в одной энтомологической коллекции мира. Я обладатель уникума. Об этом комаре вообще мало кто даже из ученых знает.

— Наверное, данный вид в прекрасных условиях быстро размножается, — пробормотал я. — Сколько их у вас?

— Особей? — уточнил похоронных дел мастер. — Не считал. Да и невозможно учесть все экземпляры. Люди, которые наняты ухаживать за моей коллекцией, занимаясь аквариумом в этом зале, всегда надевают…

Глаголев подошел к большому шкафу и открыл его.

— …защитные костюмы из толстой резины, они закрывают голову и все лицо, кроме глаз. Потом очки, перчатки, сапоги. Все застегивается, захлопывается, заклеивается. Ни одной щелочки-дырочки нет.

Я не справился с любопытством.

— Зачем вам столь опасные комары?

Глаголев усмехнулся.

— По какой причине люди коллекционируют пустые спичечные коробки? Они им нравятся. А я восторгаюсь насекомыми.

— Где вы их берете? — не успокаивался я. — Как убийц перевозят?

Семен Сергеевич поманил меня.

— Пойдемте. Вижу, вам не по себе.

— Верно, — признался я. — Кажется, что за темным стеклом пустота. И это более всего будирует. Змеи тоже не ромашки, но их хоть заметить можно.

— Не всегда, — «успокоил» меня энтомолог-любитель, — порой человек и не подозревает, что сухая ветка на дереве в реальности опаснейшая особь, которая только прикинулась неживой природой. «Убийцы» встречаются среди всех насекомых, природа создала ядовитых мух, бабочек, жуков, ос, пчел… Но комар Годион лидер. Перевозят их…

Семен открыл маленькую дверцу в стене, перед моими глазами появились полки, уставленные никелированными штуками, похожими на термосы. Обожатель насекомых взял один сосуд и отвернул крышку.

— В похожем я держу в машине кофе, — пробормотал я.

— Похож на термос, — согласился Глаголев, — вон в тех коробках наверху, губки, пропитанные питательным составом. Стенки у сосуда двойные. Между внешней и внутренней пустое пространство, оно заполнено особым материалом. Ваш напиток небось быстро остывает?

— Намного раньше, чем мне хочется, — ответил я, — перепробовал массу моделей, ни одна не способна долго держать температуру.

Семен Сергеевич показал пальцем вовнутрь открытой им емкости.

— Человек облачается в спецкостюм, особым сачком ловит комаров, помещает их в термос, завинчивает крышку, и все. В темноте, тепле, с питательной губкой комары комфортно себя чувствуют.

Глаголев протянул мне блестящий предмет.

— Примите в подарок.

— Спасибо, лучше не надо, — отказался я.

— Не волнуйтесь, он совершенно новый, — начал успокаивать меня владелец музея, — тот, в котором катались комары, я выкинул. Дважды емкость не используют. А вот напитки можно в нем долго перевозить, годами. Поверьте, ваш кофе теперь останется горячим в течение двух дней. Берите, это подарок от чистого сердца.

— Кофеек лучше в ресторане пить, — отнекивался я, — а у вас из-за меня «карет» для Годионов не хватит.

— В них не только комаров перевозят, — пустился в объяснения хозяин, — но и других особей. Большинство насекомых имеет короткий срок жизни, вовсе не все размножаются в неволе. Есть такие упрямцы! Никак их не заставишь. Пойдемте ужинать.

Мирно беседуя, мы вошли в особняк.

— Неужели у насекомых есть характер? — удивился я, усаживаясь за стол.

— Конечно, — кивнул Семен, — человек — наглое существо. Он сам себе присвоил звание — царь природы. С какой стати? Любая мало-мальски ядовитая змея или паук легко убьют «государя». Кстати, пауки очень интересны. У меня есть «Венец безбрачия белого кролика».

— Кто? — изумился я.

— Паук, чей укус убьет человека почти мгновенно, — пояснил хозяин, — очень редкий. На удивление есть лишь одно животное, которое способно оправиться от его яда. Это африканский белый кролик. Но он лишается способности производить потомство, поэтому аборигены и прозвали этого паука «Венец безбрачия белого кролика». Как вы понимаете, это не научное название, народное творчество. Так что человек на самом деле очень слаб. И слушаться его природа не очень хочет. Гром гремит не по нашей воле, дождь-снег-ветер-жара-холод-болезни… Мы способны этим управлять? Увы, нет!

— И хорошо, что так, — отозвался я, — представьте на секунду, что люди могут менять климат силой своей мысли. Катастрофа!

— Да уж, — согласился Глаголев, — мы бы никогда не договорились о том, что всем сегодня надо: солнце или дождь. Вымереть можем быстро. И отлично, что даже комары нам не подчиняются, и черви, и мухи.

Разговаривая о том, о сем, мы вкусно поужинали. Коньяк меня порадовал, от сигары я отказался. Потом мы отправились в библиотеку Глаголева, где, к моему большому удивлению, оказалась прекрасная подборка беллетристики и собрание научной литературы.

— У вас здесь есть «Египетская книга мертвых», — не удержался я от возгласа.

— Еще и «Тибетская», — уточнил Глаголев. — С подросткового возраста я испытывал интерес к психологической танатологии. Вы, наверное, прогуглили меня, знаете, что я собственник сети агентств, которые проводят похороны. С четырнадцати лет знал, кем стану.

— Немного странно для подростка выбрать такую профессию, — сказал я и мигом спохватился: — Поймите меня правильно, я имею в виду, что дети не задумываются о смерти.

Семен Сергеевич сел в кресло.

— Иван Павлович, в нашем обществе профессии делятся на стыдные и почетные. Врач, учитель, писатель — это прекрасно. А вот мусорщик, поломойка — фу. А уж могильщик — он вообще не рукопожатный, пьяный мужик с лопатой, который только и ждет, что ему родные покойного на очередную бутылку бабок дадут. Не скрою, есть и такие. Но что случится, если мусор не станут убирать, полы прекратят мыть, и куда деть тело покойного? Кто-то должен выполнять и эту работу, причем стараться делать ее хорошо, честно. На мой взгляд, женщина с ведром и тряпкой для общества полезнее человека, который сочиняет стихи: «Моя любовь горит, кровь кипит, люблю тебя, вот такой я». Рифмоплет выпустил за свой счет один никому не нужный сборник, который тихо сгнил на складе, теперь он с гордо поднятой головой говорит: «Я поэт», и все его уважают. А мужчину, который кучу его нераспроданных томов на свалку отвез, люди считают отбросом общества. Почему так? Поэт загадил склад своими никому непотребными виршами, мусорщик очистил его. Кто в этом случае более человечеству полезен? Я уже говорил, что пошел по стопам, увы, рано умерших родителей. С опекуном мне повезло, меня взял в свою семью дядя, профессор-египтолог, обладатель уникальной библиотеки. Он жил на даче в Подмосковье, я у него среди книжных полок пропадал. Читал все, потом бежал к Андрею Викторовичу за разъяснениями, а тот, истинный педагог, не жалел на племянника времени, беседовал со мной как со студентом. Я поступил на исторический факультет, окончил его. Потом дядя скончался, тетя продала трехэтажную дачу, купила квартиру в Москве и переехала. Меня она не любила, считала, что муж слишком много времени тратит на чужого ребенка. И нелюбовь плавно перетекла в ненависть, когда вскрыли завещание и выяснилось, что профессор оставил мне внушительную сумму, да еще как приложение к ней — письмо с объяснениями. Я его прочитал и узнал: тетка злилась, что муж приобретает литературу, а у нее шубы нет. Когда супруг в очередной раз принес какое-то издание, она кинула его в печь. Я не помню, чтобы Андрей Викторович когда-либо скандалил с женой. А вот у Зои Павловны был базарный характер, чуть что, она принималась орать, топать ногами, швыряться предметами… Я с тех пор не перевариваю истеричных особ. И поражался терпению дяди. Но видно, Зоя Павловна сумела профессора разозлить, поэтому деньги достались мне, а дача — супруге. На волне гнева вдова начала сбрасывать книги покойного на пол, часть она порвала, потом устала, легла спать, пообещав: «Завтра найму мужиков, они все это дерьмо на улицу отволокут и сожгут». Я, здорово напуганный ее варварским планом, всю ночь таскал тома и прятал их в избе у приятельницы. Перетащил все! Утром Зоя увидела, что полки пусты. Что тут началось! С тех пор мы не общаемся. Слава Богу, моя жена — другой человек. Она боится насекомых, для нее зайти в музей — это подвиг. Но Арти проявляет интерес к моему увлечению.