Тамара Лисицкая - Двенадцать

— Я чувствую, что… будет как всегда…

— А как всегда?

— Всегда убивают, а потом приезжаем мы…

— Теперь давай я «почувствую»… Дальше мы едем в «Вечерку»…

— В «Вечерку»? Нет, не выйдет! Я уже высказала твоей Инге Васильевне всё, что думаю насчёт этой эпопеи! Могу повторить ещё раз! Лора Ленская уехала, вышла замуж, лишилась писательского дара, умерла… Что угодно… Материалов больше не будет!

— Недоразумение моё, пойми, наконец, материалы будут! С тобой или без тебя! Ты мало следишь за общественной жизнью и не знаешь, что принесла Инге Васильевне столько денег, сколько тебе и не снилось… Твои материалы перепродаются в другие издания, их цитируют домохозяйки в очередях, и не за горами издание отдельной книженции… Жизненные и природные процессы имеют свойство — они не подчиняются одному человеку, даже такому продвинутому, как ты. Более того, Инга Васильевна будет благодарна, если ты исчезнешь без скандала, освободив территорию для её маневров.

— Но как она может маневрировать? Как? Я чувствую эти убийства! Я!

— Ты, ты, только не возгордись… Она может запросто договориться с ментами и вместе с ними выезжать на место преступления, может нанять десяток наркотов, которые всегда в курсе, где и что происходит в ужасном бандитском мире. Ты оказала ей неоценимую услугу — создала сенсацию. Будь уверена, она на холостом ходу ещё достаточно проедет… Более того — учитывая суммы, рейтинги, тиражи, её фанатичную тягу к деньгам и славе, её связи и голову, я могу предположить… Хотя зачем раньше времени обвинять несчастную, психически нестабильную женщину во всех смертных грехах? Поживём — увидим… Но я не намерен отказываться от денег, которые заработал честным участием и тратой собственного здоровья. Мне квартиру купить надо, новые джинсы, постричься… Я Инге Васильевне не позволю паразитировать на наших талантах… Я не очень представляю, как мы будем с ней бороться, но бороться будем, я сказал!

Мне стало почему-то легче. Во всяком случае, мы с Максом уже знали, что делать, когда стояли в частной квартире над несчастным трупом Ивана Ивановича Яковлева. Я — с мясницким спокойствием — указывала Максу детали, он прилежно фиксировал на плёнку, мы молчали и обменивались скупыми джеймсбондовскими жестами. Через семь минут мы уже ехали прочь. Я решила позвонить своему жениху.

— Лёва? Как ты себя чувствуешь?

— Откуда ты звонишь?

— Я ездила к другу твоего детства Ивану Ивановичу Яковлеву. За консультацией.

— Великолепно… Ты вернёшься домой или… Или поедешь куда-нибудь?

— Мне нужно заехать в редакцию.

— Зачем?

— Как «зачем»? Я давно не была там! Слушай! Тебе не интересно знать, как себя чувствует Иван Иванович Яковлев?

— Думаю, ему так же плохо… Наташа, послушай, я устал. Я не могу больше с тобой разговаривать… Прощай.

— Ну? — Макс отделился от сырой стены. — Что сказал?

— Говорит, что болен, не может разговаривать, о своём друге ничего не знает и не очень им интересуется…

— Скорее всего, так и есть. Интересно, врач какой-нибудь к нему приходил или нет?

Он жевал хот-дог. Сорок минут назад мы наблюдали серое вещество Ивана Ивановича Яковлева, выгруженное из его черепной коробки.

— Хочешь? — Макс протянул надкушенную сосиску.

Боже упаси… Есть я, наверное, никогда не захочу.

Обычное (ОБЫЧНОЕ?!) состояние надорванности нервной системы после созерцания очередной крови. Но нет сводящей с ума беспомощности, нет густого замеса отчаяния со слепым ужасом. Вряд ли я была готова к борьбе. С кем мне бороться? В своё время даже борьба с комнатными тараканами заканчивалась полным моим поражением. Здесь же противник неуловимый, патологически больной, страшный, вряд ли это человек… Не было и мысли о том, чтобы одолеть его. Но было мышечное спокойствие, руки не тряслись, уши не горели, глаза видели лучше и дальше. Я была готова принять удар с любой стороны. Возможно, ощутив мою прорезавшуюся уверенность, ЭТО потеряет ко мне интерес и сделает объектом своих кровавых шалостей кого-нибудь другого?

— Я еду к Инге Васильевне, выставляю на торг сегодняшний материал и возвращаюсь со щитом и деньгами. Можешь поприсутствовать.

Я предпочла вернуться к Юлии Марковне.

Странно, почему до сих пор меня не арестовали?

Старушка открыла дверь и засветилась уже с порога.

— Наташенька, вы не поверите, но вы выглядите совершенно умиротворённым и уверенным в себе человеком. Вчера ещё вы были комком нервов, а сегодня на вас приятно посмотреть! Я говорила вам, что Иван Иванович — замечательный специалист? Как он там? Рассказывайте же, мне не терпится узнать…

Я устало сбросила ботинки. Чапа прикоснулся носом к моим носкам, поелозил по пятке и медленно набрал воздух в грудь. Не потому, что хотел наполнить себя волшебным запахом моих уставших ног (кстати, мои ноги никогда не пахнут). Чапа собирался ругаться.

— Молчи! — строго сказала я ему и постаралась предостеречь взглядом от необдуманных голосовых упражнений. Чапа немедленно согласился — почему он вдруг стал таким сговорчивым?

Юлия Марковна всё ещё стояла рядом и вопросительно улыбалась.

— Я всё расскажу, Юлия Марковна, только отдохну немного. Устала что-то…

— Это и понятно! — старушка немедленно застучала чайниками на кухне. — Я вспоминаю, как была беременна Лёвушкой… Ох, лучше не вспоминать! Каждые полчаса я нуждалась в получасовом отдыхе. А видели бы вы, в каком количестве я поглощала сало!..

Я упала лицом в подушку. Сверху упал Чапа, завращал коготками в волосах, защекотал холодным носом ухо. Я и не заметила, как мы успели подружиться. Интересно, а собаки боятся смерти? Я — уже нет. Смерть стала такой конвейерной, такой ненастоящей, что потеряла главный свой козырь — неизбежность. Обострилось ощущение страха перед отдельным персонажем — человеком ли, тварью дрожащей, группой ли товарищей-психов… Можно попасть к ним в руки, и тогда — всё. Мне стало страшно от мысли, чтобы подумать о мучениях убиенных «Лучших»… Но, с другой стороны, можно ведь и не попасть к ним в руки… А другие варианты смерти — от пневмонии, например, или от солнечного удара — они для меня уже не существовали. Других смертей не было, их раздавал мой экзотический маниакальный враг.

— Поцелуйменя, Чапа, сказал голос. Как оказалось позже, мой. Перестала на время контролировать голову — и вот, пожалуйста, вынырнул Фрейд, помноженный на одинокую беременность и недоласканность… Хорошо, что я не попросила Чапу признаться мне в любви…

Чапа с диким воплем бросился ко мне и развернул шершавый язык. Он облизывал меня с таким восторгом и скоростью, что стало страшно — вдруг войдёт Юлия Марковнаи увидит нас… Что я ей скажу?