Лора Ванхорн - Выход зубной феи

Лобзик, тетрадь и человек еще долго могли бы наслаждаться негой и покоем акварельного утра, но Тихона Гавриловича вид неработающего бездельника раздражал всегда. Превозмогая ноющую боль в висках, он сложил колени и локти и из этой позы эмбриона попытался одним щелчком разложиться до размеров нормального мужчины. Трюк не удался, и не только потому, что означенной цели Тихон не осилил на протяжении всей своей энергичной жизни — нормальным его постеснялись бы назвать даже мегакорректные ребята из ОБСЕ. Дело стопорил нужный, но все-таки балласт: инструмент и собрание сочинений на двухсот двадцати листах в клеенчатом переплете. Дорогие сердцу предметы намертво застряли в цепких ладошках, лишая трудовика возможности удачно сгруппироваться для принятия вертикального положения. Наконец, конфликт потребностей и возможностей был решен; тетрадь с большими предосторожностями отправилась в карман, а лобзик, достойно выполнив роль противовеса при поднятии груза, заслужил место в руках Квазимодыша. Теперь Тихон стоял, стонал и покачивался прямо у окна кабинета, подсвеченного шальным калейдоскопом солнечных зайчиков от проезжавших мимо школы автомобилей.

На стоянке у ограды одиноко стояла машина Леонида Серафимовича, которой вся школа успела подивиться еще накануне. На черном джипе новомодным изыском сияла аэрография из прошлой жизни Камикадзе: самолет какой-то необычной толстоту, взлетная полоса и ангар со всеми авиационными подробностями. Притихшему педсоставу Поленко объяснил, что не забывает славных дней в небе, картина на капоте — это, собственно, фотография его прежнего рабочего места, которое, конечно, было не чета нынешнему: там царили неустрашимое мужество и подвиг, а здесь бледными поганками прут учителя-белоручки.

Тихон сразу же заметил необычное авто, и в его рассеянном сознании взорвались давно зревшие сомнения: где же всепочитаемый господин директор и почему не состоялась конспиративная встреча по переделке школьного порядка? Догадка не заставила себя ждать:

— Значит, вот зачем Черный покушался на кресло, когда в нем был я! — в системе координат Тихона центр мира по-прежнему не сдвинулся, продолжая благополучно сидеть в его пупе. — Он знал, что Леонид дорогой Серафимович меня выбрал возвысить, и решил сразу зарубить будущее на корню: и директорское место, и меня как его молодого отростка!

Трудовик нервно теребил галстук, представляя, чего бы могла лишиться школа и мир, будь у него голова более хлипкой. Трон вообще чудом уцелел, видно, только потому, что его в момент покушения осеняло седалище великого человека, Тихона Гавриловича.

— Ах, какие все-таки негодяи наши белые воротнички! — вслух размышлял защитник имущества. — Чисто, как из-под наждачки — такой хитроумный план могли придумать только выпускники этой клоаки, нашего пединститута. Назар-то, яйцелобый, всегда повторяет: надо смотреть на три хода вперед, чтобы не взорвать пробирку. Смотрящий наш. Допланировался! — Тихон начал было довольно потирать ладони, но лобзик слишком царапался. Поморщившись, трудовик отложил орудие пролетариата на подоконник и пальцами начал давить запекшиеся на нем пузыри масляной краски.

Монотонное занятие расслабляло натруженные ночной борьбой члены, бешеный аллюр сердца перешел в степенную иноходь — все у Тихона было не как у людей — и трудовик вдруг отчетливо понял, что ночной гость уже, пожалуй, был в кабинете к моменту его прихода. И этот злодей определенно что-то искал, хлопал ящиками, ходил и кашлял, тоже наверняка с преступными целями, ведь достаточно одной молекулы лихорадки Эбола, что наутро вырезать всю школу и смежные организации! Как же он раньше не догадался!..

Ясно как день, что коварные макаренки разыграли целую партию, стремясь и дальше киснуть в болоте своей педагогической запущенности. Конечно, их целью было выкрасть великий план школьных преобразований, переданный Тихоном Гавриловичем на педсовете и наверняка убранный потрясенным директором в сейф. И, чтобы исключить всякую возможность утечки радикальных реформ в благодарный окружающий мир, эти подлецы заманили, скрутили и даже устранили святоуважаемого господина Поленко, лишив его пусть крохотного, но шанса потрындеть с автором проекта лично. Школе просто повезло, что на пути черных гроссмейстеров костьми и головой лег сам Тихон. Ничего, теперь он докажет, что шахматный ум Назара не применим в обычной жизни, а таланты Амалии Винтер ограничивается подозрительными рисунками, которые она величает синусоидами.

Воодушевленный трудовик взял свой кондуит и приготовился сделать последнюю, но самую важную запись на задней обложке.

— Светлая вечная память жарколюбимому директору Поленко, — он послюнявил ручку, скосил глаза на высунутый синий кончик языка и впал в задумчивость. — Ну, Леонид Серафимович и не побыл директором-то толком. Не добыл, не доруководил…Но для потомков сделал самое главное, хотя и не сделал потомков. Вот, какой софизм, — Тихон ласково заулыбался, — пойдет для мемуаров и журнала "Прикладная философия". Ладно, к делу. Он меня в это кресло усадил и пострадал за правду. Впрочем, даже и хорошо, что так все вышло, — Квазимодыш пустил в ход только что изученную им американскую технику позитивного мышления, которое на Руси издревле кратко, но емко именовалось "признаком дурачины". В формате его патологического сознания зарубежная наука заискрилась новыми гранями, одержав полную победу над атавизмами вроде здравомыслия или простого анализа. Трудовик уже ликовал:

— Там ему хорошо, где нас нет. Самое ему и место. Не примажется теперь к моей славе, а то было бы потом: " Я тебя возвысил, я тебя породил" и другая старческая перхоть.

Полностью придя в себя и уверившись, что путь к трону свободен, а сам трон в некотором роде освоен и насижен, Тихон Гаврилович рассиялся во всю мощь своего бледного узкого личика. С топотом проскакав кабинет от окна к шкафу, он по-хозяйски снес выступающие углы и растревожил ворох бумаг на столе. Хрустящие белые листочки, бумажки и записки взметнулись маленьким торнадо и разметались по помещению, забиваясь в самые дальние и тайные щели, как и пристало ценным документам в присутствии. Новое руководство наступало на школу семимильными шагами.

В темпе экзотического танца под аккомпанемент визжащих в мозгу шестеренок и винтиков трудовика вынесло за дверь. Где-то вдалеке звучал оркестр, входя в диссонанс с рваным джазом в Тихоновской голове своей стройной мелодией школьного вальса. В пустой коридор первого этажа потихоньку просачивалась жизнь: к воодушевляющей музыке торжественной линейки присоединился звук подъезжающих автомобилей, бодрая перебранка на парковке оттеняла басами ровный гул сотен веселых учеников. Все вокруг, казалось, пело и плясало в честь новенького рулевого, отстоявшего свой титул в ночной схватке.