Лора Ванхорн - Выход зубной феи

— Дед, ты здесь на общественных началах, что ли? Мое мнение, а оно правильное — возрастной состав должен скрипеть дома. Нечего здесь песком сыпаться на казенное имущество, — директор уткнулся в немигающие глаза Финогена и чуть стушевался. Черные дыры зрачков засасывали в бесконечную пропасть, втягивая в мрачное никуда случайно оказавшиеся в поле досягаемости помехи, и не обещали мягкой посадки. Летчик-испытатель знал толк в полетных условиях и решил не вступать с дедом в контакт, отправив его восвояси — на пенсию, а лучше сразу на кладбище.

— Позови-ка мне бухгалтершу, — Поленко под пристальным взором завхоза стал сгребать со стола бумажки. — Развела здесь плюрализм, понимаешь. Если всем давать, конечно, можно свиристеть где угодно в рабочее время. Вот тебе она дала! — Поленко растянул губы осуждающей ниточкой в сторону неподвижного завхоза, хранившего гробовое молчание. — Листочки эти в смысле. А они, между прочим, важный документ, который можно только умелыми руками. Моими. Вы здесь в глуши совсем распоясались, набрали в бухгалтерию толпы! Целых один человек просиживает штаны над отчетами, да еще помощнички костями вековыми над ухом скрепят. Все, передай, дед, этой вашей Ярмак Ф.С., чтоб домой шла детей рожать. Больше пользы будет для школы. И сам беги, а то помрешь в присутствии. Неси тебя потом в как его там, колумбарий.

Директор-самоубийца запихнул клубок бумажек в свой портфель, пораскачивался на носках для тонуса и пошел к двери с чувством выполненного долга. Рейд по захвату финансов, как ему казалось, прошел успешно и молниеносно. Вдруг в удаляющуюся спину Поленко стукнулся глухой голос старика.

— Я, — чугунным колоколом прогудел завхоз. Поленко с досадой нахмурился и самым поучительным тоном, какой он приберегал для детей и сумасшедших, загундел:

— Вот глухарь. Ну не я же! Ты, дед, собирайся и давай домой. Новая власть тебя освободила от непосильного труда и оставила жировать на пенсию. Легко понять, но трудно не понять.

— Не понять, сокол наш ясный, это ты истинно подметил, — тихо отозвался Финоген. Прежние его оппоненты, не умевшие договориться, бывало, удостаивались такого же вежливого ответа. Как правило, это было их последним, пусть и приятным, впечатлением от бренного мира. Сейчас Поленко бил все рекорды по продолжительности жизни после конфликта с Финогеном Семеновичем.

— Я, — повторил всесильный дедуля. — Это я — счетовод. А кто ты таков, мне не ведомо, но, по всему выходит, человек вздорный и пустой. Положи купчие и боны на стол да иди, откуда пришел.

Поленко таял, как пластиковый подоконник под горячей сковородой нерасторопной хозяйки. Нарываться на скандал было его первейшим хобби, усладой контуженного мозга, а тут приличная склока назревала даже без обычных усилий. Дед казался пусть и велеречивым, но несложным соперником.

— Ах, я кто такой? — взвился Камикадзе. — А ты кто такой? Я здесь хозяин и попрошу мне свои соображения не вставлять. Положить на вас всех мне написано распоряжением Районо, а послать по миру прилагается, если сами по-хорошему не выйдете. В общем, дед, уважаю твою ветхость, но она тебе уж всю кору проела. Есть такая в головном мозгу.

Финоген Семенович молча достал из стола раритетную точилку с ручкой, собрал карандаши и, оставляя Поленко единственным топливом для пожарища спора, принялся очинять затупившийся грифель. Ручка противно скрипела, кое-где совпадая в тональности с высоким начальственным дискантом.

Солировать Леонид Серафимович не умел. Он еще некоторое время полаял под импровизированную шарманку Семеныча, поневоле вторя ее заунывному напеву. Монотонны й с крип и шустрое сверкание хромированной ручки в руке завхоза гипнотизировали не хуже магических стаканов Кашпировского, и при этом даже не требовали от подопытного голодного желудка или недоверия к правительству. Поленко, подобно ученой индийской кобре, стал водить носом, описывая аккуратные кружки в такт бега канцелярского прибора. Блеклые глаза остекленели, лицо, и так не омраченное игрой разума, окончательно разгладилось в плоский и какой-то постный блин. Туман забвения ватными клочками затыкал редкие извилины в голове директора, оставляя доступной единственную магистраль, продолбленную, ошкуренную и залакированную годами службы в авиации: Поленко всегда помнил, что есть такое слово — надо. Что именно ему было надо от Финогена, из головы выветрилось.

Как во сне, Поленко открыл свой портфель, вытряхнул из него комок непонятных бумажек и потом сам забурился в кожаные недра с головой. Внутри пахло сигарами и вездесущим китайским клеем, каталась крошки, были тихо и тесно. При этом оказалось, что портфель вполне годится как противогипнозный шлем при правильном нахлобучивании.

Вдруг Финоген прекратил слесарничать и с громким стуком бросил карандаши в ящик стола. Леонид Серафимович выдернул голову из нирваны, вытряхнул крошки, застрявшие в волосах, и с удивлением посмотрел на старика. Топкий мрак в глазах завхоза не предвещал ничего хорошего и разоблачения фокусу не давал

Директор оборонился привычно — нападением.

— Надо работать, вот что я скажу! — после затянувшейся паузы он с облегчением нащупал понятное и четкое начало. — Вот за этим я здесь, вместо того, чтобы там это самому делать, — Поленко указал пальцем вниз, где по ощущениям находился его кабинет. — Дальше будем больше надобить, поэтому лучше сейчас начать. В общем, дед, я свои указания посеял, теперь всходы за вами. Дело — оно должно трудить человека.

Не дожидаясь комментариев со стороны вроде бы построенного работника, Поленко, пятясь приставными шажками, дошел до двери. Ему почему-то очень не хотелось поворачиваться к безобидному дедуле спиной, наверное, из большого уважения к старости. Наконец, он задом распахнул тяжелые створки, вылетел в коридор и с облегчением выдохнул, округлив глаза и растянув рот уцененным карпиком, которого долго били об лед перед переселением в рыбный отдел. Через несколько минут, вполне оправившись от радостей встречи с миром финансов, Леонид Серафимович погрозил кулаком кабинету недружелюбного завхоза и пошел своей дорогой.

Успокоив себя тем, что век пенсионера короток, а склероз беспощаден, Поленко пришел к весьма утешительному выводу: свидетелей его фиаско нет, дурной пример молодой смене дед подать не успеет, а к завтрашнему дню вообще не вспомнит, что произошло. Если еще утром проснется, что не гарантировано человеку, уже перешагнувшему рубеж, отмеренный мужчинам медицинской статистикой. Настроение взметнулось до небес, которые в организме директора находились где-то в районе желудка — все, что выше, было высечено из камня дисциплины и на внешнюю среду не реагировало. Живот весело отозвался перебежками шустрых пузырьков и уханьем метеоров покрепче: настало время обедать, и директор, как человек четкий, бодро зашагал в столовую.