Лора Ванхорн - Выход зубной феи

Арсен страдальчески нахмурился, рябь праведного возмущения дошла со самого кончика его солидного носа — он как-то скукожился и скосился в сторону. Финоген Семенович тут же помог его застарелому горю еще одной веселой бумажкой, и три волхва, принесший в дом старика дары истины, с миром удалились.

Миллионер просидел за самоваром до полуночи, хрустя фруктовым сахаром и с удивлением отмечая, что кулебяка с визигой удалась необыкновенно, а чай с липой совсем такой, как до войны. Это вкус к жизни потихонечку заполнял давно потухшего Финогена, проникал в прочно замурованные, покрытые плесенью воздержания закоулки его широкой когда-то души. Тайна, требующая отгадки, недреманный враг, жаждавший все отнять и ничего не делить, разбередили застывшие в ожидании Врат Небесных чувства завхоза и вернули его в коллектив, семью и работу прежним удалым коммерсантом. Сделав несколько междугородних звонков, миллионер с просветлевшим лицом налил себе стопку целительной хреновухи из старых запасов, подошел к потемневшему зеркалу и улыбнулся, чего не случалось с ним с середины двадцатого столетия. Лед в его сердце трескался, таял и превращался в полноводные потоки свежих, безудержных чувств.

Первые петухи застали преображенного дельца уже на подходах к школе. С неудовольствием отметив, что боковая дверь открыта нараспашку, а замок от калитки лежит на заборе, Финоген тут же похвалил себя за предусмотрительность: заказанные на Каймановых островах компьютеры третий год путешествовали морем, с честью суперсовременной техники выдерживая шторма и отсуствие вай — фая. Значит, их не украли.

«Сейф надобно у меня поставить. Дома, — подумал завхоз, — Неспокойно в городе пока». И, утвердившись в этом душегреющем решении, ступил под гулкие своды пахнущего сменкой и мышиной травилкой подъезда.

В длинном коридоре первого этажа была темно и тихо, только в самом конце, у кабинета директора, на натертом полу уютно располагался отблеск включенной в помещении лампы. Из-за начальственной двери до него донеслось какое-то бормотание и звук падающих предметов. Видимо, Камикадзе уже горел на работе.

— У-у, бесовский сын, — Финоген авторитетно определил научный профиль нового руководителя и вплоть до пятого, последнего этажа школы витиевато поминал всех его родственников по материнской линии. Наконец, совладав с архисложной системой замков и запоров в бухгалтерии, завхоз сквозь лабиринт несгораемых шкафов пробрался к своему столу и засел за бумаги.

С первыми звуками торжественной первосентябрьской линейки в дверь постучали и проем заполнила колоссальная фигура предпринимателя Павла Динина. Задорный румянец горел на молодецких щеках, шея, равная по охвату трем балеринам, даже не дрожала под непосильной ношей золотого креста, будто снятого с Казанского собора. Павел был весел, сердечен и переналит новостям.

— Павлик! — пробасил Финоген из-за шкафа. — Опять не по-людски вошел, раскольник садовый! Повесь-ка дверь на петли, да подмети, что ли. Ведь специально для тебя кирпичом створку заложили. Сызнова все снес, анафема!

Павлик виновато огляделся и носком огромного ботинка смел колотый кирпич с останками двери под тумбочку. Решив, что так уже много лучше, он аккуратно пробрался к столу миллионера и стал оправдываться:

— Так я чего, Финоген Семенович! Здесь такая тема. Минтай, ну, друган мой бывший из Тайланда, мне киллера подослал. Шутилка у нас такая, чтоб форму не терять. Я ему, он мне… Короче, иду щас до вас, а на первом этаже стоит за дверью перец один и стволом сверкает. Уставился, прямо гляделки свои в дверь впечатал. Ну, я его маленько успокоил. Теперь надо Минтайке такого же заказать.

Динин поводил глазами по потолку, вспоминаю, кто из профессионалов подходит под задание с точки зрения здоровья. Выходило, что почти все пали жертвами травматической эпидемии девяностых, а выжившие никак не дотягивали по экстерьеру до утреннего хмыря с глазами. Финоген Семенович, заметив тень раздумья, набежавшей на павликово чело, спас его от непосильной работы головой:

— Потеху попозже обмыслишь. А вообще — не думай ты лучше, тяжело будет с непривычки, — завхоз погладил бороду и скептически посмотрел в глаза бывшему борцу. Глаза четко давали понять, что столько указаний однопроцессорный мозг спортсмена переварить не сможет. Старик махнул рукой, пожевал губами и продолжил:

— Делу прежде время свое молодецкое посвяти. У нас, Павлуша, напасть приключилась, сила твоя богатырская пригодится. Ну и связи, и знание жизни, вестимо, потребуются. Нет тебе равных по части народов севера, особливо освоивших его по этапу! — Финоген не боялся грубой лести и умасливал Павлика до состояния где-то между медом и лебяжьим пухом. Видя, как его, простого борца, ценят, Динин был готов делиться опытом до последнего семиюродного шурина во вражьей семейке.

К окончанию торжественной встречи Поленко с детско-юношеской начинкой школы план по его ликвидации был конкретно обшептан и принят в работу. Занимался деловой осенний день. Обратный отсчет времени, отмеренного резвому новичку, звонко цокал в саркофаге напольных часов в директорском кабинете. Из ящика донеся скрип кукушки, замурованной сломанной пружиной.

Завхоз на верхнем этаже точно знал, кто сыграет в ящик следующим.

После бодрящего утренника на свежем воздухе школьники шумным потоком растекались по зданию. Ребята постарше чинно выступали в клубных пиджаках с иголочки, и с видом заправских денди цедили сквозь зубы едкие замечания о сизом носе физрука и отсутствии спринг-роллов в столовке. Учебные вопросы и всякие мысли Поленко на этот счет интересовали их чуть меньше анатомии задней левой ноги у мамонта. Первые красавицы заведения с утиными лицами — а именно такие должны быть у «див от кутюр», если верить портретам столичных звезд — с презрением морщились на гикающих мальчишек помладше. Последние мерились летними подвигами по спасению утопающих, покорению вершин и вождению спорткаров, и в этой битве воображений не было места случайным помехам типа дисциплины. Учителя внушали, ребята галдели, родители переживали — все было так, как будто ничего и не было на вечернем педсовете.

Школу не впечатлили угрозы нового директора привить трухлявое полено казарменного порядка к крепкому, налитому молодым соком дичку нового поколения. Приговор Леонида Серафимовича никак не опечалил детские сердца и ожидаемой дрожи в коленках при виде наставника не вызвал. Легкомыслие юности и остатки летнего хмеля в головах вполне гарантировали элитных учеников от страха и учительских упреков. Старшеклассниками они ловились с дерзостью молодого бычка, вышедшего на красную тряпку, а интересы малюток надежно охранялись цербером из областного комитета по защите детей от воспитательного произвола.