Макс Акиньшин - Тридцать восемь сантиметров

-Мисс Гринвуд?! Что вы делаете?! Уму непостижимо! Ведь вам уже почти семьдесят! – потолок рухнул, больно ударив по затылку. Мой мир треснул, слоны сучили ножками, сползая к краю черепашьего панциря. Семьдесят! Небесная твердь осыпалась кусками, а вместе с ней летел и я. Маленькая Лина в кокетливых туфельках. Темень кружилась перед глазами, а сердце вскочило в горло и застряло там, разгоняя толчками багровый мрак. Семьдесят! Моя микроскопическая дохлятинка. Семьдесят лет! Малышка в моем вкусе. Семьдесят! Кровь понеслась на сверхзвуке, отчего в ушах звенело. Еще секунда и я бы умер от удара, лопнул как передутый шарик.

– Вы с ума сошли! – в дверях застрял сухощавый старикан в белом халате, природа сплюснула его череп с боков, оттенив, таким образом, нос. Таким хоботом можно было колоть кокосы.

-Ваше поведение непозволительно! – возмутился человек – топор. Сквозь красную дымку он казался собственной фотографией на надгробии. Глаза резало, из них текли слезы. Я перевел взгляд на древнюю старуху, устроившуюся на коленях у кровати. Спереди у нее было маловато, сзади еще меньше и все это висело неопрятными складками в старческих пятнах. Я готов был растерзать старшего инспектора. Я был в ярости! Как я злился! Жирная свинья. Сволочь, м’дак. Скотина, сука, п’дар, урод. Идиот, толстожопый кретин. Имбецил.

Все это я высказал Эдуарду Мишелю, который, как оказалось, торчал в коридоре за спиной врача. Рядом с ним покачивался легкий как пемза Рубинштейн. Оба были пьяны. Сладкая парочка на фоне белоснежных стен госпиталя, смотрелась плевками на платье невесты.

-Кретин!

-Чтоооо!

-Кретин!– повторил я, и перевел глаза на трилобита, – Два кретина!

– Двааа?! Два кретина! Два, Макс, просекаешь? Ты просекаешь?!! – у старшего инспектора дрожали руки.

– …. Аллилуйя, чувак! Ты видишь, мистер Шин!– торжественно заявил он, после паузы и заплакал. Мутные слезы, слезы отца, гордого выросшим сыном, которого он застал за взрослыми делами, потекли по щетине.

– Теперь ты видишь, мистер Шин! – повторил его величество и, сунув пластиковую бутылку с мутной жидкостью исходящему гневом и песком старикану, бросился ко мне.

-Свинья!– прохрипел я, задыхаясь в медвежьих объятиях. Он хлопал меня по спине, из глаз старшего инспектора тек чистый мескаль. Я затих прижатый к покрытой пятнами клетчатой рубашке. Рубашке в крупную синюю и красную клетку. Синюю и красную. С темными подмышками. По которой ползло усталое солнце, сонно перебиравшееся по складкам. У которой был чуть надорван левый рукав. Воняющую сигарами и потом, яркую клетчатую рубашку.

-Ты прозрел, Макс! – он отпустил меня, я закрыл глаза руками, чтобы никого не видеть. Моя престарелая курочка, просидевшая все события с удивленным видом, отчего ее рот напоминал сморщенную кошачью задницу, наконец, подобрала вставную челюсть и накинула халатик.

– Ваше поведение непозволительно! – повторил щуплый дятел из двери. Я отодвинул пальцы в сторону и глянул на него из своего убежища. Врач смотрел на меня как сатана, у которого тиснули кошелек в трамвае. Возможно, сам имел виды на бабулю? А тут я, молодой и прыткий перебежал дорогу? Это было высшее наслаждение разглядывать его. Высшее. Чуть меньшее, чем любовь. Посмотрев на меня, он смутился:

-Вы действительно видите?– я промолчал, опасаясь, что все это может быть сном.

-Что в этой бутылке? – тоном пониже спросил он, обращаясь к Мобе.

-Моча яка, доктор. Вареная, – вежливо уточнил тот, – хорошо помогает от глаз…

-Моча яка? – недоуменно повторил старикан, сегодня он разговаривал одними вопросами.

Лина захихикала, а потом взорвалась чудесным, сводящим мужчин с ума смехом. Довольный Мастодонт вторил ей, я хлопнул его по массивному плечу и тоже засмеялся. Легкие саднили, но я не мог остановиться. Это было выше меня. Слезы текли из глаз. Из моих глаз, которыми можно было видеть. Я закашлялся, но продолжил.

-Пина-колада для дамы, гарсон!– крикнул я сквозь смех.– Пина –колада!

– Я бы с удовольствием выпила водочки, – ответила микроскопическая дохлятинка, и я потянулся и нашел губами ее губы. По-настоящему.

Шаг. Еще шаг. Я заново учился ходить, и это было так же, как учиться ходить по свежевыпавшему глубокому снегу. Как ребенку, делающему первые шаги. Сложно снова привыкнуть видеть, особенно если до этого была полная тьма. Предметы ускользали, меняли контуры. Разглядывая их, я поражался массе деталей, которых не замечал раньше. Выгоревшему от солнца углу покрывала, темным пятнам на полу, пыли в углах веранды, в которой отпечатались кошачьи лапы. Осам, залитым глянцевым лаком, что сновали на подоконнике, где я специально оставлял кусочки фруктов. Они судорожно били усиками, перебирали лапками, на которых виднелись крохотные колючки. Красивые и опасные создания. В этом новом мире, они нравились мне больше всего.

Три дня после выписки я неуклюже передвигался по дому. Из постели в кресло под навесом веранды. Там я проводил много времени, разглядывая небо и зелень, иногда вставал и бродил по маленькому садику миссис Лиланд. Бугенвилии неслышно качались под небольшим ветерком и совсем не пахли. Яркие мертвецы. Я срывал осыпавшиеся лепестки и подносил к глазам. Близко- близко. Пока темные, венозные прожилки не расплывались в багровую темень. Единственным моим делом было то, что я потратил двадцать монет на букет Лине. Двадцать монет на большую охапку роз, выражение полной и безоговорочной любви.

Хотя нет. На четвертый день случилось, еще одно незаконченное дело. Толстый приволок телефон того тощего парня, что чуть не отправил меня на тот свет. Как я и подозревал, звонок, установленный на входящие вызовы, был иным. Что-то громкое, вопли с металлическим лязгом гитар, на фоне которых умирали барабаны. Все, что позволяло недоумку чувствовать себя крутым. Короче, полное дерьмо, на мой вкус. Значит, звонили второму, тому, кто проделал этому кретину дыру в голове.

Пина колада для дамы, гарсон!

Мы рассмотрели тело в морге: глаза, погрузившиеся в череп, бледное лицо и безмерное удивление на небритом лице. Будто он увидел Дьявола. Хотя, вероятно, так оно и было. Хирургический сине-фиолетовый шов до гортани, темный кетгут и неопрятная дыра во лбу с черными точками пороха вокруг. Затылок отсутствовал. «Питон» калибра ноль триста пятьдесят семь магнум творит с человеком невообразимое. Какая там у него начальная скорость пули? Вспоминать я не стал, просто прикрыл изуродованное лицо неудачника простыней, меня мутило.

– Не самое приятное зрелище, да, чувак? – спокойно прогудел Его величество. Мы курили на лавочке в больничном саду. Над нами шумели пальмы, в листве чирикали птицы. Солнце пятнами лежало на земле, было тепло, в отличие от влажного холода морга. Я кивнул.